Русское богословие в европейском контексте. С. Н. Булгаков и западная религиозно-философская мысль

Не удивительно, что центральной темой творчества Булгакова в этот период стала революция, как мартовская, не оправдавшая надежд на возрождение России, так и большевистская, создавшая ту ситуацию, с которой участникам диалога приходится считаться. Собственно говоря, само название диалога, которое, по мнению составителя сборника работ С. Н. Булгакова «Героизм и подвижничество» С. М. Половинкина, соотносится с греческой мифологией, а именно с первой песней «Илиады», где речь идет о пиршестве богов во время войны за Трою[590], носит и другую явную коннотацию: трагедию «Пир во время чумы» А. С. Пушкина, что в заключение диалога подтверждается цитатой из песни Вальсингама: «Все, что нам гибелью грозит, / Для сердца смертного таит / Неизъяснимы наслажденья»[591]. Это не случайно, ведь внимание и почитание гения А. С. Пушкина для Булгакова не было данью традиции. Он считал поэта одним из вдохновителей истинной интеллигенции, оставшейся духовно с народом в его «мужицкой церкви». В их числе Жуковский, Пушкин, славянофилы, Соловьев, Достоевский, Толстой – «духовный потенциал истинного культурного творчества»[592].

И тот, и другой смысл отсылают читателя к одному образу: празднику, которого не должно быть ни по человеческим, ни по божественным законам, – пир во время опустошения и разрухи. Но в то же время этот образ имеет и другой, противоположный смысл: пир – некий переходный период, смена эпох, которая одновременно и пугает, и веселит. «В воздухе пахнет озоном от электрических разрядов. Жутко и, пожалуй, страшно, но вместе с тем и весело, словно пьянеешь, отдаваясь сладостному головокружению» (с. 479)[593].

Кроме того, возможна и третья интерпретация названия диалога: топика пира, как сцены и повода для высказывания определенной позиции по актуальным для участников вопросам, характерной для античной философии[594]. Здесь важно, что пир всегда проходит в спокойной, интеллектуальной атмосфере, когда любая позиция подлежит обстоятельному анализу и уважению в вольтеровском стиле: «Я с вами не согласен, но готов умереть, чтобы вы смогли высказаться». Поэтому заголовок «На пиру богов» настраивает читателя на то, что он, собственно, и ожидает от автора: явных позиций участников диалога, их достаточно пристрастных, но в то же время свободных, исходящих из тайников души («de profundis»)[595], размышлений о том, что происходит с Россией и русскими в угнетающей обстановке, которую один из участников диалога охарактеризовал следующим образом: «С тех пор, как началась революция, мы живем в сплошной грязи, в свинарнике каком-то. Просто отвратительна становится жизнь: низкая чернь и бездарная, пошлая интеллигенция» (с. 451).

Названием диалога, вероятно, реализуется противопоставление между ужасом и пытающимся его скрыть весельем: шутовским ожиданием смерти, когда уже нечего терять, и мистическим ожиданием чуда и избавления от «проказы и чумы» (с. 438). Тема «чумы» – постигшего Россию кризиса – является ключевой для интерпретации этого произведения Булгакова и, возможно, соотнесенной в ключевых моментах с «маленькой трагедией» Пушкина. В связи с выявлением смысла названия возникает и другая проблема – каких «богов» имеет в виду Булгаков, на пиру «кого» присутствуют участники диалога. Отрывок из Ф. Тютчева, служащий эпиграфом к названию[596], не дает ответ на этот вопрос, оставляя его на усмотрение читателя. Сделаем некоторые предположения и мы.

Первое, что бросается в глаза при чтении «Пира», – достаточно ярко выраженные позиции участников не только по социальной проблематике, но и в философском смысле. Даже Боевой генерал в некоторых отрывках текста проявляет поразительные для своего образа знания в области философии В. С. Соловьева (с. 413, 417). Поэтому попытаемся явным образом зафиксировать философские пристрастия действующих лиц.

Дипломат – явный позитивист, о чем он сам и говорит (с. 448), определяя себя, таким образом, адептом чистой науки, отвергнувшей «метафизические костыли»[597], или, по словам самого С. Н. Булгакова, как сторонника тех, кто вышел «на защиту свободы и самостоятельной роли личности в истории с одним законом причинности в руках»[598]. Философский катехизис позитивистов гласит: «Признание абсолютного закона причинности и отрицание существования или, по крайней мере, познаваемости всякого бытия, помимо чувственно-феноменального, чистый феноменализм»[599].