Русское дворянство времен Александра I

Нелегкая победа России над войсками Наполеона при их отступлении из Москвы осенью 1812 года долгое время считалась переломным моментом в царствовании Александра I, отделявшим «официальный либерализм» прежних внутренних реформ царя от «конституционной дипломатии» как средства его амбициозной реструктуризации посленаполеоновской Европы посредством Священного союза. Однако отнюдь не очевидно, что Александр I полностью отказался от своих намерений реформировать Россию после 1812 года: напротив, он поднимет вопрос о конституции в своей речи перед польским сеймом в Варшаве в 1818 году и в том же году поручит Н. Н. Новосильцеву подготовить проект конституции России. Крайне важно было и то, что Александр I как потенциальный реформатор крепостного права зависел от сотрудничества помещиков, особенно после 1812 года. Это было признано Александром Герценом, который заметил, что «первая часть петербургского периода закончилась войной 1812 года. До этого времени во главе общественного движения стояло правительство; отныне рядом с ним идет дворянство»[545].

Стратегия царя, однако, оставалась неясной; этому способствовали и колебания Александра I, и его неспособность (или нежелание) мобилизовать дворянство, большинство которого оставалось упорно консервативным. В конце концов тупиковая ситуация сменилась в 1820‐х годах придворной реакцией, возвышением Аракчеева и заметным унынием царя. Таким образом, главная идея этой главы состоит в следующем: принеся Александру I непревзойденную популярность (какой не было ни до, ни после нее), победа 1812 года дала российской правящей элите импульс, необходимый для того, чтобы направить Россию на новый курс. В конце концов, дворянство де-факто и, что более важно, де-юре чувствовало себя ключевым компонентом правящего класса русского абсолютизма, как убедительно показал ЛеДонн[546]. Более того, сам Александр I всегда знал, что дворянство — единственное сословие в России, способное помочь ему в управлении государством. Однако приведенные ниже источники свидетельствуют о том, что эта возможность была упущена из‐за неспособности царя и дворянства составить эффективный союз, что сделало исход 1812 года, в политическом смысле, пирровой победой.

Славянофил А. И. Кошелев вспоминал, как приближающийся конфликт с наполеоновской Францией стимулировал поддержку русским народом национального дела, в котором подданные императора были «не слепыми орудиями, не пешками, а сознательными и одушевленными работниками»[547]. Эти события сыграли решающую роль в процессе, который Юрий Лотман описал как «перестройку сознания русского образованного человека, дворянина»; этот же процесс предоставил целому поколению опыт, который выведет на Сенатскую площадь «мечтательных патриотов» начала XIX века[548]. Существовала прямая связь: один советский исследователь определяет не менее девяноста участников войн России против Наполеона как будущих декабристов, при этом более свежее статистическое исследование показывает, что тридцать шесть из них служили офицерами в 1812 году[549].

Теперь мы обратимся к вопросу о серьезности заявленных конституционных замыслов Александра I в отношении России, тщательно анализируя его конкретные действия в качестве конституционного реформатора, особенно в отношении Царства Польского, а также уделяя внимание реакции российского дворянства на эти действия. Будет, в частности, рассмотрен пример продвижения одним предприимчивым индивидом в Санкт-Петербурге юридической практики как профессии в соответствии с представлениями Просвещения о всеобщем доступе к правосудию. В главе анализируются различные реакции дворянства на модные в то время европейские представления о конституционном правлении, их взгляды на Александра I как потенциального конституционного монарха, на верховенство закона и на применимость к России западноевропейских моделей конституционного правления. Глава завершается анализом оценок конституционных намерений Александра I, сделанных современниками и потомками.

Александр I как потенциальный конституционный монарх

Александр I был наследником давней традиции русского самодержавия, и даже в период перемен, которые он пережил, он совершенно ясно осознавал свою ответственность за сохранение самодержавия. Александр I также интересовался историей России, как мы знаем из записи Карамзина о своем двухчасовом разговоре с царем в Твери в марте 1811 года. Большую часть времени Карамзин читал ему отрывки из своей работы над «Историей государства Российского», после чего «говорил с ним ни мало — и о чем же? О самодержавии!» Карамзин признался, что не мог согласиться с Александром I во всем, но «искренне удивлялся его разуму и скромному красноречию»[550].