Анонимный дворянин, по-видимому, не знал, что Сперанский также находил Россию не готовой к введению конституционного строя, ввиду сохранения крепостного права, отсутствия адекватного свода законов, независимой судебной власти и надлежащего разделения между законодательной и исполнительной властями, а также отсутствия стандартов образования, необходимых для развития взвешенного общественного мнения. Возможно, что удивительно, корреспондент возлагал большие надежды на Александра I, находившегося «теперь в цвете возраста и силы», как потенциально лучшую надежду на моральное, культурное и политическое преобразование России. Вряд ли он или кто-либо другой подозревал, что всего через два месяца после написания этого примечательного письма царь скончается, а вместе с ним исчезнет и всякая перспектива вступления России на долгий путь к тому преобразованию, которого так нетерпеливо ожидал наш анонимный корреспондент и, несомненно, многие другие сходно мыслившие представители дворянского сословия России[624]
.Тем не менее вполне возможно, что такие надежды не были полностью напрасными. Всего за несколько недель до своей смерти Александр I сказал Карамзину 28 августа 1825 года, что твердо намерен утвердить основные законы России, то есть конституцию. Как отмечали некоторые исследователи, эти слова ставят вопрос о правомерности термина «реакционный», который почти всегда применялся ко второй половине царствования Александра I, учитывая, что в 1818 году царь также поручил Новосильцеву разработать конституцию России[625]
.Оценка конституционных намерений Александра I
Существует немало оснований полагать, что Александр I никогда искренне не намеревался реализовать какие-либо конституционные проекты, полученные им или разработанные по его указанию, даже если бы он этого хотел, особенно после возрождения консерватизма в среде дворянства и при дворе в связи с поражением Наполеона. Скорее, как самодержец, осознающий уязвимость своего призвания, он относился к таким проектам хартий как к возможности подстраховаться от внезапных и катастрофических изменений в политическом ландшафте, которые могли быть вызваны какими-то стихийными и непредсказуемыми потрясениями, вроде народной революции.
Современное тем событиям объяснение невыполнения Александром I заявленных конституционных устремлений в отношении России предлагает А. И. Михайловский-Данилевский, который был членом российской делегации на Венском конгрессе с 1814 по 1815 год и стал флигель-адъютантом царя в 1816 году. Наблюдение за Александром I привело Михайловского-Данилевского к выводу, что царь не ввел политическую свободу в России по трем причинам: во-первых, государь испытал сильное сопротивление своего окружения, тех самых людей, от которых он мог бы зависеть в деле реализации любого конституционного устройства; во-вторых, он постоянно находился в состоянии войны; и, в-третьих, конституционный прогресс тормозился широко распространенными революционными настроениями по всей Европе, которые преобладали даже после примирения государств, которое произошло в 1815 году[626]
.Проблема Александра I состояла в том, что ни по своему темпераменту, ни по характеру он не был либералом в общепринятом смысле этого слова. Однако, если того требовал случай, царь уверенно произносил громкие либеральные фразы, которые завораживали аудиторию. В конце концов, он был неисправимым автократом, который либо сознательно неверно истолковал, либо просто не понял роль конституционного монарха в том смысле, в каком она могла быть применена к нему. Его характерная неспособность к решительным действиям усугублялась в данном случае мучительной мыслью о том, что в российском контексте будущее крепостного права неизбежно будет поставлено под сомнение введением конституции. Важно отметить, что это соображение не подтверждалось в тех частях империи, которым Александр I пожаловал конституции[627]
. Царь был обременен задачей управлять дворянством, и поэтому, далеко не отстаивая исключительные права дворянского сословия, он делал все, что мог, чтобы держать его под контролем[628].