Русское дворянство времен Александра I

Завалишин рассказал о своих частых визитах в дом Васильчиковых в Петербурге. И. В. Васильчиков был тогда командиром гвардейского корпуса, поэтому «дом их и был наполнен высшим обществом и придворным кругом». В отличие от других домов аристократии «вместо исключительных толков о пустых делах при дворе допускались резкие суждения об Аракчееве, а следовательно, и о внутренней политике государства». Такие острые разговоры вел и хозяин дома Илларион Васильевич, не скрывавший своей неприязни к Аракчееву. Точно так же в доме другого «независимого человека», Остермана, где можно было прочесть «все самые известные иностранные журналы», Завалишин услышал, как гости, в основном военные, рассуждали «о нашей внешней политике, оскорблявшей народное чувство унижением России на степень бессознательного орудия Меттерниха»[610].

Изображая состояние России к 1822 году, Л. Н. Энгельгардт представил поистине мрачную картину. Согласно Энгельгардту, российская экономика с трудом обеспечивала армию численностью 1,2 миллиона человек, налоги росли, дворянство нищало, усугублялся валютный кризис и спад в торговле и промышленности. Земледельцы больше не могли платить подушный налог из‐за резкого обвала цен на зерно, для которого не было рынка сбыта, что в любом случае усугублялось неурожаем в течение нескольких лет. Злоупотребления достигли огромных размеров, и царь полностью перестал «входить в гражданскую часть»[611].

Дворянские взгляды на правовое государство в России, верховенство закона и Запад

Неудивительно, что не все разделяли представление либералов — очевидно, поддержанное, хотя и непоследовательно, царем — о том, что конституционное правительство является следующим логическим шагом для России. Трудно опровергнуть общепринятое мнение о том, что подавляющее большинство дворян присоединилось к консерваторам при дворе, что они были политически почти полностью инертны и не интересовались никакими реформами, в то время как сами немногие реформаторы практически не имели какой-либо заметной поддержки.

История 1820‐х годов с предшествовавшей ей эпохой Сперанского свидетельствует о том, что дворянство просто не считало реформы необходимыми. Как остроумно заметил один недавний российский исследователь: «В действительности, в широком смысле, большинство дворян не только не видели ничего дальше, чем кончик собственного носа, но и предполагали, что именно там и лежал горизонт»[612]. Подтверждение этой точки зрения можно найти в бумагах, найденных в кабинете Александра I после его смерти. Среди них был длинный и подробный отчет, полученный им от А. Х. Бенкендорфа в 1821 году. Он был посвящен политическим настроениям дворянства и содержит следующий показательный комментарий:

Исключая столицу, где, как и во всех других, много найдется способного воспламениться при обольстительных средствах, исключая Остзейские губернии, лучшее дворянство которых, получая воспитание за границей, мало имеет отечественного, — утвердительно можно сказать, что внутри России и не мыслят о конституции. Дворянство, по одной уже привязанности к личным своим выгодам, никогда не станет поддерживать какой-либо переворот; о низших же сословиях и говорить нечего. Чернь всегда и везде была и будет чернью[613].

Александр Пушкин выразил довольно широко распространенное мнение, когда сказал, что единственное, чего действительно хотят люди, — это спокойной жизни. Понятно, что, утомленные потрясениями войны, многие — включая даже некоторых из наиболее либерально настроенных слоев российского общества — с тревогой ожидали дальнейших социальных и политических потрясений[614].

Другие не были уверены, что европейские и североамериканские модели обязательно подходят России. Декабрист А. П. Беляев, например, ходил по Балтике в качестве военно-морского офицера в 1817 году, а в 1823 и 1824 годах совершил дальнейшие плавания, посетив Англию, Францию, Испанию и Гибралтар. В мемуарах, которые он написал в конце своей жизни, Беляев делал на основании этого опыта вывод, что, как бы хорошо люди ни жили на Западе, несмотря на все «чудеса цивилизации» и «чужую свободу», Россия была лучше благодаря некоторым отличиям: «Русское самоотвержение, русская вера — вот что надо русскому сердцу. Американская республика, со всей своей безграничной свободой, не сделает истинного русского человека довольным и счастливым». Тем не менее Беляев вспоминал, как поднял тост за британских офицеров 43‐го линейного полка во время визита со своей командой в Гибралтар в 1824 году. Русский моряк воспользовался возможностью, чтобы заявить, что «английский великий народ всегда возбуждал глубокое уважение к себе народа русского, особенно образованного класса; свободные учреждения сделали его великим»[615].