Русское литературоведение XVIII–XIX веков. Истоки, развитие, формирование методологий: учебное пособие

Это положение проиллюстрировано ученым на материале романа И.С. Тургенева «Дым». Овсянико-Куликовский писал: «Литвинов и Ирина любили друг друга. Как ни была сильна и страстна эта любовь, она, после известного разрыва (в Москве), с течением времени прошла, потухла. Потом они встретились за границей. Здесь, на первых порах, их чувствующие души были свободны от чувства любви. Но воспоминания о прошлом и жажда счастья <…> привели к новой любви. Она вспыхнула с новой силой. Но это, в точном психологическом смысле, не прежнее чувство, а новое, только очень похожее на старое». Для уточнения своей мысли Овсянико-Куликовский обращается к сравнению: «Можно два раза заболеть тифом, но новый тиф, несмотря на все сходство с прежним, будет новой болезнью, которой течение и картина не может по всем пунктам совпадать с течением и картиной первой». В результате, ученый сформулировал вывод: «Когда говорится, что Литвинов и Ирина не переставали любить друг друга, и любовь бессознательно сохранилась в их душе, чтобы при новой встрече вспыхнуть с прежней силою, то это только – фигуральное выражение, противоречащее психологической природе чувств. Но когда говорят, что такая-то мысль долго сохранялась и даже работала в бессознательной сфере, чтобы потом проявиться в сознании, то это уже не фигуральное выражение, а вполне точное обозначение факта» (113).

Вслед за В.Г. Белинским Овсянико-Куликовский разграничивает познание человека и общества методами и средствами науки и искусства. Область науки, указывал ученый, – создание и наращение понятийного аппарата, область искусства – образное видение мира: «конкретные представления обобщаются либо в типичные образы (это – путь искусства, кроме лирики), либо в отвлеченные понятия (это – путь науки и философии)» (114).

Главный труд Овсянико-Куликовского, оставшийся незавершенным, назван автором «История русской интеллигенции». Материал исследования был определен как «психология русской интеллигенции XIX века, преимущественно по данным художественной литературы» (125). Психология литературных героев оценивалась ученым как «настоящий „человеческий документ“» (121). Иными словами, произведения искусства явились для Овсянико-Куликовского доказательной базой в понимании действительности – как ее отражение в зеркале.

Действительность определялась как то, что происходило и происходит «в стране запоздалой и отсталой», – эти слова автор книги многократно повторил в преамбуле к ней (121). Вследствие этого ученый подчеркивал: «Приходится вскрывать психические основы скуки Онегина, объяснять, почему Печорин попусту растратил свои богатые силы, почему скитался и томился Рудин и т. д.» (121). В результате, как понимал предмет своего рассмотрения Овсянико-Куликовский, «на первый план изучения выступает психология исканий, томлений мысли, душевных мук идеологов, "отщепенцев", "лишних людей", их преемников в пореформенное время – "кающихся дворян", "разночинцев" и т. д.» (121).

Структура книга связана с введенным Овсянико-Куликовским понятием – «общественно-психологический тип» (125, 128, 137, 141 и др.). «Этюды», положенные в основу книги, посвящены характерам Чацкого, Онегина, Печорина, Рудина и др. Существо этих характеров, их восприятие как отдельным человеком, так и обществом раскрывает, по мысли исследователя, характер самих людей и общества.

Образец логики Овсянико-Куликовского в понимании им «связи высшего художественного мышления с обыденным» (что, по его мысли, «образует психологическую основу» искусства) может быть продемонстрирован следующим его суждением: «Благодаря этой связи обыватель получает возможность интимно понять создание художника – по крайней мере те образы, которые в обыденном мышлении уже получили некоторую "разработку" и стали "ходячими типами"». Раскрывается процесс возникновения связей: «когда обыватель, встречая их <типы> в произведении художника, легко узнает в них, так сказать, свое собственное добро, тогда и происходит в его сознании тот любопытный и важный процесс обоюдной апперцепции[160], в силу которого в одно и то же время «собственное достояние» читателя» уясняется ему образами, созданными художником, а эти образы постигаются силою «собственного достояния»». В результате, указывал Овсянико-Куликовский, «то, что было смутно, неопределенно, неярко, становится ясным, определенным, ярким. „Собственное достояние“ получает характер вопроса, на который дал ответ художник» (126).

Одним из примеров, подтверждающих это суждение, становится обращение ученого к пьесе А.С. Грибоедова «Горе от ума». Влияние пьесы и образа Чацкого на читательскую аудиторию определено Овсянико-Куликовским вполне однозначно: «Обыденное художественное мышление читателей благодаря Грибоедову принимало характер своеобразного протеста и явно критического отношения к действительности» (127).