Русское молчание: изба и камень

Таким образом, речь идет об отказе от Сакрального Слова христианской средневековой культуры, и поэтому у «Гете развертывается драма сознания, потерявшего связь со Словом и ищущего жизни вне этой связи. Мир перестал быть космосом, а сделался только “природой”. Образы вещей не говорят уже ни о чем, они только “факты”, и никакой связи между ними не оказывается. И Мефистофелю остается лишь подчеркнуть мудрость такого совета и несколько точнее обозначить содержание нового мира.

Слышишь, какой мудрый совет они дают,
Они призывают к наслаждению и делу.

Вся история Фаустовских исканий есть следование этому совету духов. Он хочет приобщиться к дыханию жизни через наслаждения и дела».[203]

Прав ли Мейер, приписывая именно Гете отказ от сакрального «слова» во имя «дела», которое станет сущностью Новейшей истории? И да, и нет. В реальности, не говоря уже о фаустовской «магической реальности», противопоставление «слова» и «дела» весьма условно. Можно вспомнить хрестоматийное:

В оный день, когда над миром новым
Бог склонял свое лицо, тогда
Солнце останавливали словом,
Словом разрушали города.

………………………

Но забыли мы, что осиянно

Только слово средь земных тревог,
И в Евангелии от Иоанна
Сказано, что слово – это Бог.

Мы Ему поставили пределом

Скудные пределы естества,
И, как пчелы в улье запустелом,
Дурно пахнут мертвые слова.

Но, увы, мы знаем – казалось бы мертвые слова и мертвые идеи могут «оживать», причем внезапно, катастрофически, меняя свой изначальный смысл на противоположный, по-мефистофельски превращаясь в оборотней. «Идеи, долго спящие в пыли библиотек, рано или поздно взрываются», – когда-то написал Генрих Гейне. И эти взрывы в XX столетии подорвут новую вавилонскую башню, строившуюся так долго и так тщательно.

Что же касается литературы, то классический сюжет об искушении человека дьяволом переворачивается: в своей изощренности во зле жители земли все чаще превосходят посланников Ада. В предсмертном романе Леонида Андреева «Дневник Сатаны» (1919) Люцифер от тоски и одиночества вочеловечивается на Земле; но, в конце концов, в силу своей старомодной наивности, влюбляется в подставленную ему «Маргариту» и оказывается жестоко обманут неизмеримо более инфернальными земными обитателями:

«Ну, так ты опоздал. Надо было приходить раньше, а теперь земля выросла и больше не нуждается в твоих талантах… – подводит итог в романе его человеческий антагонист Фома Магнус. – Посмотри на этих скромных и маленьких друзей моих и устыдись: где в своем аду ты найдешь таких очаровательных, бесстрашных, на все готовых чертей? А они даже в историю не попадут, такие они маленькие».

Можно лишь добавить, что у Сокурова в «Фаусте» Мефисто – просто ростовщик, но не совсем обычный: он берет в залог все, что пригодится – и серебро, и злато, и…. человеческие души и душонки: в бережливом хозяйстве всему найдется место…

V. Новое Средневековье: магия и наука

От неосторожного и смелого обращения с химией и физикой люди, увлеченные оргией изобретений, сделают, наконец, такую исполинскую физическую ошибку, что и «воздух как свиток совьется», и «сами они начнут гибнуть тысячами».

Константин Леонтьев. 1889 г.

В XX столетии в традиционно «демоническое», желающее обладать властью над миром, включается, на первый взгляд, нечто принципиально новое, возникшее из духа Просвещения – позитивистская наука и техника, с помощью которой можно неизмеримо эффективнее покорять и подчинять себе мир.

Но техника и наука вырастают не только из рационализма и Просвещения, но и в равной степени из средневекового и возрожденческого герметизма и магии, где алхимия превращается в химию и физику, магия – в технику, а герметизм – в формулы и функции, столь же понятные для непосвященных, как каббалистические знаки. О параллелях новейшей техники с «белой» и «черной» магиями написано немало.

В 1924 году выходит самая известная (на Западе) книжка Бердяева «Новое Средневековье». Естественно, что для христианского мистика Бердяева Средневековье – ни в коем случае не «мракобесие», а констатация положения, когда на новом витке происходит частичное повторение определенной исторической ситуации. За достижениями новейшего прогресса Бердяев обнаруживает старые, как мир, архетипы:

«Сама наука возвращается к своим магическим истокам, и скоро окончательно выявится магический характер техники…»