Русское окно

Предметы, в отличие от людей, она помнила прекрасно, но только не их просхождение. Лампа на ножке из розового фарфора, стоявшая на тумбочке возле моей постели, купленная сразу после войны у кого-то из покидавших страну, в одном из рассказов приобретала совсем иное происхождение. Лампу ей подарил адвокат Джорджевич, когда она впервые посетила его во Фленсбурге. А когда я заметил, что это была не лампа, а зимний пейзаж Колесникова, и что картину адвокат Джорджевич не подарил, а продал ей, и было это не во Фленсбурге, а в Белграде, она спокойно отозвалась:

– Нет, это не Колесников. Он умер еще до войны. Я с ним не была знакома, как же он мог мне что-то подарить? И почему именно лампу? Не хорошо, когда смешивается разный свет. У меня была знакомая женщина, которая жила в темной квартире над баром «Лотос». У нее даже днем горел свет. В итоге она почти ослепла. Но даже полуслепой она содержала квартиру в идельном порядке. Как это, где это было? Во Фленсбурге, сразу после войны.

– Бельевая корзина? Да, помню. Изнутри она была обтянута синим полотном. Где сейчас эта корзина? Боже, куда только разбежались наши вещи! Вот и еще один день прошел. И что я сделала – ничего! Где я побывала – нигде! Вот так глупо и проходит вся жизнь.

Осадки картин жизни давят. Изо дня в день пережитое становится все тяжелее. Спасение в забвении. В мире намного больше людей, чем судеб, говорила мама. Судьбы как ящики стола, в один могут поместиться тысячи людей. За несколько дней до смерти она схватила меня за руку и спросила шепотом, не знаю ли я, откуда у меня такое имя – Даниэль.

– Один мой парень жил в таком беспорядке, что я его бросила из-за этого. Его звали Даниэль. Он очень любил меня. А вот в ванной у него в тюбике вечно была засохшая зубная паста. Или он нерегулярно чистил зубы, или покупал пасту в лавках на окраине, где товары подолгу никто не берет. Но зачем ехать на окраину, чтобы купить зубную пасту?

У меня тоже скоро появятся на одном месте и живые, и мертвые. Не будет ничего ни далекого, ни близкого. От далекого до близкого всего один шаг. Вагон на двух колесах. Все на расстоянии вытянутой руки, Руди. Освободиться от груза намерений и без паники отдаться расписанию движения. Если организоваться как следует, все будет путем.

Поезда

Жить незаметно

Он был единственным посетителем на террасе кафе под стеклянным сводом главного железнодорожного вокзала Гамбурга. Он сидел в пальто рядом с оградой, заказав этим утром уже третий капучино. Он много месяцев проработал в холодном помещении, так что приобрел привычку зимой выбирать самые теплые места.

Внизу, на широких перронах, в ресторанах и кафе, в подземных переходах и торговых помещениях гуляли самые разные истории. Лабиринт вздрагивал. Взгляды и касания. Долгие поцелуи перед отправлением поездов. Груди вздымаются, железы пульсируют, и куда бы ни ехали люди, они направляются к последнему адресу. Он знал это, он, сейчас оказавшийся на пороге четвертого десятка, человек по имени Руди Ступар. Имя, полученное благодаря давней, тайной любви его матери, еще девушкой влюбившейся в квартиранта, молодого офицера, которого однажды перевели далеко, на север страны.

Четыре месяца в холодном пространстве. Своих собеседников он, как прежде, в Белграде, не записывал на диктофон. Их истории тут же тонули в глубинах его слуха, потому что они поступали не извне, не голосом другого человека, но исходили от него самого. Слова таяли как медузы, оставшиеся на скале во время отлива, где в жаре солнечного утра превращались в эмульсию взгляда, в пигменты и перхоть. Все могло погибнуть еще до спасительной волны прилива, повторяющей цикл следующим днем. Ничто не исчезает до конца. Каждая клетка сохраняет память. И потому еще сохраняется понимание того, что уже половина седьмого, что в жестянке уже нет кофе, что надо заменить перегоревшую лампочку в прихожей, что все карандаши в стакане тупые, проявить пленку, отснятую на экскурсии в Люнебург, и обязательно зайти в книжный магазин.

Неоновые огни магазинов и кафе призрачно мерцают в сером воздухе холодного мартовского утра. Напротив стола, за которым сидит Руди, открываются и закрываются двери лифта, и каждому действию предшествует мягкий звонок. Огромная кабина лифта, подталкиваемая сильным механизмом, курсирует вверх-вниз в стеклянной башне. До отправления поезда еще целый час. Он убивает время, выбирая из множества одну личность, и следит за ней взглядом, пока она не исчезнет на перроне или в дверях вагона. Когда это происходит, на том же месте он выбирает нового, только что приехавшего пассажира, который с чемоданом неспешно двигается к одному из выходов. Там появляется новая особа, и он следит, как та пробивается сквозь толпу в направлении кассового зала. Руди со своего места, подобно режиссеру, наблюдает за передвижением статистов

в спектакле, который сегодня утром разыгрывается на железнодорожном вокзале.