Русское психо

Ты шел там, а вся эта растительность уносилась ветром, держалась ветром в движении. Добавьте сюда дым, вонь, бродяги, разбитые унитазы, сломанные костыли, собаки, яростно выгребающие какие-то кости, убогие останки одежды послевоенных пятнадцати лет… Мрачная картина…

В Америке, куда я попал в 1975, в феврале, мусор оказался куда веселее. Хотя я уже окончательно тогда убежал из дому, и более убегать не было надобности, и потому на свалках я не оказывался, мусор в Нью-Йорке был виден всем и легкодоступен. Его было очень много, и к ночи его выкатывали в очень больших емкостях, в вагонетках целых промышленного вида, на обочины улиц. Лучший мусор, который еще мог послужить ближнему, но уже не нужен был им самим, американцы выносили в отдельных аккуратных пакетах и помещали на край тротуара. Там обычно обнаруживалась одежда и обувь. Задавшись целью, в центре Манхэттена можно было в один вечер полностью сменить гардероб. В пакетах легко можно было найти сносную почти новую одежду и обувь.

В феврале 1976 года, я, помню, познакомился с парнем, художником по мусору, т. е. он рисовал исключительно мусор. Он был новым реалистом. Армянин из Совдепа он женился на американской армянке и снял для работы студио над кофе-шопом на Мэдисон авеню, в начале 20-х улиц. О нем и его полотнах я упоминаю мельком в «Дневнике Неудачника». Армянская его фамилия где-то у меня записана, но, находясь в тюрьме, я сейчас ее вспомнить не могу. Что он делал? Он собирал мусор в прозрачные пластиковые мешки и скрупулезно рисовал эти мешки маслом. Получалось очень красиво, а так как нет в мире двух похожих пластиковых мешков с мусором, то получалось и разнообразно. Потому что представьте себе: красно-белая пачка «Марлборо», бутылка от «Кока-колы», ну там еще, предположим, «Кэмпбелл суп», уже сколько цветов!.. Тут я подумал, что, возможно, его звали Рубик (т. е. Рубен), а фамилия, возможно, была Кочарян. Но так как армянин Акопян — главный свидетель обвинения в моем уголовном деле по статье 205 — терроризм, по которой могут изъять из обращения лет на двадцать, то я не могу долго рассуждать об армянских фамилиях, — меня тошнит и хочется стрелять. Из-за переводчика армянина убили в Тегеране Грибоедова, из-за армян у нас, русских, вечно проблемы, хотя тот парень был вроде хороший парень. Я тогда ушел из дома на Лексингтон, у меня происходил разрыв с женой. Рубик оставил меня у себя ночевать в студио — среди полотен с мусором, а сам, взяв жену и ребенка, ушел ночевать к теще. Перед уходом мы крепко выпили, и я рассказал им о своей жене, думаю, в тот вечер я их достал этой женой. «Ну, лучшие люди на свете!», — подумал я о них, когда они ушли. Они, правда, сказали мне, что грудному ребенку вреден запах краски, потому они едут ночевать к теще. Ночью меня разбудил… призрак. Он орал, вопил и гонял по всей студио, а потом упал на макет в углу и задергался, хрипя. Тут я догадался, что не запах краски погнал молодую семью к теще.

Когда явился Рубик, я рассказал ему о призраке. Он вздохнул и, взяв красно-коричневый макет за угол, откатал его с угла и обнажил под ним еще один макет в бурых пятнах. Оказалось, несколько месяцев назад здесь убили человека, потому рента за студио взымалась смехотворно низкая. Владелец кафе-шопа сдавал студио на Мэдисон почти задаром. Убитый, увы, вел себя нескромно, шумно, т. е. не хотел успокоиться. Убежала даже кошка Рубика, а дитя орало и синело на глазах. Вскоре новому реалисту пришлось отказаться от студио из-за призрака. Свежеубитый и, как говорили, убитый неправедно, т. е. вины за ним никакой не было, его убили по ошибке, приняв за другого, буйствовал, и жить там было невозможно. Мне в моем состоянии оставленного мужа, впрочем, море было по колено, я переживал тоже адские муки, так что мы с ним были два сапога пара, с призраком.

Это все сущая правда, о призраке. Эту правду может подтвердить Бахчанян, другой армянин из Нью-Йорка. Тяжелый сюжет — армяне, потому вернемся к мусору. В доме 86 на Rue de Turenne, где я жил на крыше, в Париже мусорные баки стояли под лестницей. Однажды я обнаружил там завалы мужской одежды: костюмов, рубах и даже отрезов ткани. Оказалось, магазин под названием «Патрик Александр», помещавшийся в цокольном этаже нашего дома, делал у себя ремонт и выбросил все ненужное. Я потом носил эти костюмы многие годы. А говорят — мусор!

Когда я был особенно бедным, в первый год своей жизни в Париже, я выходил вечерами на рю Рамбуто и собирал там в ящиках, сложенных вдоль тротуара, порченные овощи и фрукты, листья салата, лимоны. Я написал об этом в рассказе «Великая Мать Любви». Весь фокус состоял в том, чтобы успеть подобрать отходы из этих лубяных ящиков до того, как негры в зеленых комбинезонах забросят их в гудящую мусоросборочную машину. Негры были муниципальные рабочие и зарабатывали больше, чем я, писатель, потому мои отходы их не интересовали, они безжалостно убирали улицу.