Русское родноверие

В 1970-80-х годах неоязыческий исторический миф развивался одним из направлений научно-фантастической литературы, представленным такими именами как В. И. Скурлатов и В. И. Щербаков. Среди источников этих построений была сфальсифицированная «Влесова книга», ставшая едва ли не Священным Писанием для многих русских неоязычников. Жанр научной фантастики как нельзя лучше соответствовал целям неоязычников и уровню подачи ими материала. Ведь, с одной стороны, их теории не имели шансов пробиться на страницы серьезных научных изданий как из-за царившей там суровой идеологической цензуры, так и просто потому, что эти теории не удовлетворяли элементарным научным требованиям. С другой стороны, научная фантастика как жанр пользовалась гораздо большей свободой и, кроме того, издавалась такими тиражами, о которых ученый не мог и мечтать. Вот почему к этому жанру широко обращались самые разные критики советской власти, прибегавшие для изложения своих неортодоксальных идей к эзоповскому метафорическому языку и эвфемизмам. Кроме того, как тонко подмечал известный писатель-фантаст Кир Булычев (историк-востоковед И. Можейко, 1934–2003), наше общество имеет «оппозиционный характер» и всегда готово выступить против любого официоза, любой ортодоксии, в разряд которых обыватели включают и общепризнанную науку (Обыденкин 2002). Вот почему научная фантастика, разбивавшая в пух и прах устоявшиеся представления, пользовалась беспрецедентной популярностью у советского читателя в 1970-х – начале 1980-х годов. В этом состоял один из парадоксов советской действительности тех лет (Каганская 1986; Stites 1992: 129, 153–154).

Таким образом, связь научной фантастики с политическими доктринами оказывается далеко не случайной. Хорошо известно, какую роль сыграли определенные направления западной фантастики 1920–1930-х годов в популяризации расистских идей, подготовивших массы к восприятию нацизма (Каганская 1987: 16; Hermand 1992: 246–262). Нет сомнений, что на сходную роль претендовали и научно-фантастические построения, о которых пойдет речь ниже. Правда, партийная цензура зорко следила за деятельностью писателей-фантастов, и в 1966 г. из недр Отдела агитации и пропаганды ЦК КПСС появилась записка А. Н. Яковлева и И. П. Кириченко, обвиняющая, пожалуй, самых талантливых советских писателей, работавших в этом жанре, братьев Стругацких, в отсутствии оптимистического видения будущего и даже в клевете на советскую действительность и антикоммунистических настроениях (Горяева 1997: 155–159; Кто… 1998). Еще раньше заместитель главного редактора Большой советской энциклопедии, проф. А. А. Зворыкин, попытался привлечь внимание высшего руководства страны к тому, что он считал серьезными упущениями в известном романе И. А. Ефремова «Туманность Андромеды». В 1959 г. он написал записку в ЦК КПСС, где отмечал, что писатель выстраивал «надуманный мир, оторванный от истории нашего времени». Он сомневался в полезности для советской молодежи романа, где не говорилось об идеалах коммунизма, как они были представлены классиками марксизма. Очевидно, подозревая научную фантастику в нелояльности советской власти, он предлагал создать специальную комиссию по экспертной оценке научно-фантастической литературы. Однако в те годы власти отнеслись к его предложению прохладно (Орехова, Петров 1994: 235–239).

С большей серьезностью власти подошли к вопросу об идейном содержании научной фантастики в 1969–1971 гг., когда стало ясно, что эта литература пользуется у населения, особенно у молодежи, необычайным спросом. Вначале на страницах «Литературной газеты» была развернута широкая дискуссия о научной фантастике. Многие из ее участников соглашались в том, что фантастика так или иначе отражает сложные социально-философские проблемы современности (Файнбург 1969) и ее ценность заключается в «человековедении» (Бестужев-Лада 1969). Некоторые шли еще дальше и отождествляли описываемое фантастикой будущее с «измененным настоящим» (Нудельман 1970), рассматривающимся как бы под увеличительным стеклом с целью предостеречь людей от дальнейшего развития некоторых негативных социальных, политических или экологических тенденций (Громова 1970). Так как героем фантастики называлась идея, то допускалось, что писатель мог проигрывать ее возможную реализацию не только в далеком будущем, но и в отдаленном прошлом (Тамарченко 1970). При этом отдельные авторы отмечали, что фантастика как жанр допускает двусмысленности, которые «идейные враги всегда готовы превратно истолковать» (Казанцев 1969). Сторонники такой позиции доказывали, что советская фантастика должна отличаться от западной своим оптимистическим настроем, отказом от антиутопии и «воплощением мечты о коммунизме» (Казанцев 1969; Замокшин 1970; Высоков 1970; Дмитриевский 1970).