Русское самовластие. Власть и её границы, 1462–1917 гг.

После принятия в 1722 г. Табели о рангах социальный статус дворянина зависел не от принадлежности к сословию как таковой, а от чина, приобретаемого на государственной службе. Сам по себе принцип выслуги, утверждённый Петром, был вовсе не чужд московской традиции — напомним, знатность в ней определялась не только и не столько родовитостью предков, сколько их служебным уровнем. С другой стороны, не стоит преувеличивать и уровень петровской меритократии, якобы закреплённой Табелью о рангах: не из дворян к концу правления «революционера на троне» происходило менее 15 % офицерства, из них только 0,9 % смогли дослужиться до капитана, никто — до штаб-офицерских чинов. Более того, несмотря на ликвидацию Боярской думы и на уже довольно давнюю отмену местничества, фактически сохранились и боярские преимущества. Из 12 генералов, имевших чины первых трёх классов Табели, 10 принадлежали к родовой знати, а «представители тех фамилий, которым в допетровское время не удалось добиться думных чинов, как правило, не поднимались выше ранга бригадира или генерал-майора»[400]. Блистательный взлёт А. Д. Меншикова обусловлен не выслугой, а царским благоволением, фаворитизм и Московскому царству хорошо известен.

Никаких европейских свобод не получил и торгово-промышленный класс, продолжавший играть роль экономического агента правительства, причём требования последнего стали гораздо более жёсткими. Русское купечество оказалось буквально задушено высокими налогами, государственным регулированием цен, разнообразными повинностями. Чего только стоит принудительное переселение нескольких тысяч купцов и ремесленников из разных городов в Петербург! В указе об этом (1717) без всяких сантиментов предписывалось «купцов, ныне выбрав, выслать их с жёнами, и с детьми в Санктпетербург безсрочно; а выбирать их… как из первостатейных, так и средних людей добрых и пожиточных, которые б имели у себя торги и промыслы, или заводы какие свободные, а не убогие были б, не малосемейные, и тот выбор учинить им без всякого послабления, не обходя и не норовя никому ни для чего…».

Петровская экономическая политика разорила верхушку старого московского купечества: к 1715 г. из 226 гостей только 104 сохранили торги и промыслы, причем 17 разорившихся вынуждены были перейти в низшие сословия[401]. Вообще, при Петре численность постоянных жителей городов снизилась с 5,3 до 4,6 %[402]. До 1719 г. государство монополизировало практически все отрасли хозяйственной жизни, распоряжаясь ею по своему усмотрению. Затем свобода торговли была формально восстановлена, а казённые мануфактуры разрешили приватизировать частным владельцам или компаниям, но государство продолжало руководить экономикой посредством уставов, регламентов, льгот, отчётов, проверок и т. д. Хозяева мануфактур, по сути, являлись только их арендаторами, выполняющими госзаказ; казна, в случае невыполнения тех или иных обязательств, всегда могла забрать предприятия обратно.

Ни богатство, ни статус не могли защитить купца от государственного произвола. Так, в 1698 г. московский гость (т. е. купец, принадлежавший к высшей элите торгово-промышленного мира России) Гаврила Никитин попал в Преображенский приказ по доносу некоего Фадея Золотаря. Последний сообщил, что Никитин высказывал недовольство строительством флота в Воронеже: «Чёрт де ево, государя несёт под Царьгород. Жаль де силы, что пропадёт. А он де, государь, хотя б и пропал — мало горя». Чуть больше чем через полмесяца Никитин умер под следствием.