Русское самовластие. Власть и её границы, 1462–1917 гг.

Консервативный проект Николая I был не только архаичным, но и совершенно неэффективным. Даже в той области, которой Незабвенный уделял больше всего сил и средств — военной, — его ждало горькое разочарование Крымской войны, собственно, и сведшее самодержца в могилу. Что же касается внутренней политики, то, конечно же, было много отдельных улучшений (в том числе и такое важное, как снижение уровня преступности), было покровительство Гоголю, Глинке и историческим изысканиям, но для тридцати лет правления, для столь масштабно заявленных амбиций это, конечно, ничтожно мало. Сосредоточив в своих руках вроде бы необъятную власть, император оказался бессилен перед разгулом коррупции собственного чиновничества, лично ему всецело лояльного. Чем дальше, тем больше полагаясь на последний критерий, а не на профессиональную пригодность, Николай Павлович пришёл к печальному финалу: «…он лишь нагромоздил вокруг своей бесконтрольной власти груду колоссальных злоупотреблений, тем более пагубных, что извне они прикрывались официальной законностью и что ни общественное мнение, ни частная инициатива не имели ни права на них указывать, ни возможности с ними бороться» (А. Ф. Тютчева); «Всё, по-видимому, повиновалось беспрекословно; всё ходило по струнке. Цель монарха была достигнута; идеал восточного деспотизма водворился в русской земле. И вдруг всё это столь сурово оберегаемое здание оказалось гнилым в самом основании. При первом внешнем толчке обнаружилась та внутренняя порча, которая подтачивала его со всех концов. Администрация оказалась никуда не годною, казнокрадство было повсеместное. Положиться было не на кого; везде царствовала неспособность» (Б. Н. Чичерин); «В недостатке людей виновато правительство. Оно везде подавляло личность и требовало одного безусловного повиновения, не хотело и опасалось людей, из людей сделало слепые и бездушные орудия, пружины… У нас ответственности нет, а есть одна подчинённость.

Подчинённые власти пользуются одной свободой делать, по кругу своих занятий, малые или большие злоупотребления. Но действовать по духу, по разумению своему, по совести своей никто не может» (П. А. Вяземский).

Николай оставил наследнику проигранную войну, до предела расстроенные финансы и множество больных вопросов русской жизни, постоянно откладываемых в долгий ящик. В первую очередь — крестьянский вопрос. Даже реформа управления государственными крестьянами, проведённая П. Д. Киселёвым, вряд ли может считаться успешной. По отзывам самых разных современников — от Корфа до Берви-Флеровского, — она только усилила власть чиновников над земледельцами и увеличила возможности первых наживаться за счёт последних. Что же касается крепостного права («порохового погреба под государством», по формулировке из отчёта III отделения), то «император Николай, при всех своих добрых намерениях… обнаружил такую нерешительность в этом отношении, что деятельность девяти „секретных“, „келейных“ и „особых“ комитетов не имела никаких серьёзных последствий… и лишь деятельность десятого комитета (о западных губерниях)… была не лишена полезных до известной степени результатов»[594]. В целом крепостная система оставалась к концу николаевского правления неизменной. Так и не была запрещена продажа крестьян без земли. Так и продолжали помещики обращаться с крепостными в зависимости от своего нрава и настроения.

По информации III отделения, в 1843 г. «в Смоленской, Тверской, Тульской, Саратовской и в Западных губерниях… от жестоких истязаний помещиков, приказчиков и старост умерло до 40 крестьян обоего пола и 10 беременных женщин разрешились мёртвыми младенцами».

В 1844 г. «[ч]исло крестьян, лишённых таким образом жизни, простирается до 80 человек обоего пола, считая в том числе 18 младенцев, рождённых мёртвыми после наказания их матерей». В 1846 г. «[в] смертельном наказании людей обвинены 20 владельцев и 60 управителей, приказчиков, сельских старшин и писарей. Вследствие этих наказаний умерло: крестьян обоего пола 73 и малолетних 7, рождено мёртвых детей 19 и доведено до самоубийства 8 — всего 107 человек». В 1847 г. «[в] смертельном наказании крестьян обвинено 16 владельцев и 59 управителей, приказчиков и старшин. От жестоких наказаний умерло крестьян обоего пола 54, малолетних 5; рождено мёртвых младенцев 17, доведено до самоубийств 5 человек; всего 81». За предыдущие и последующие годы III отделение подобной статистики не даёт.