Русское самовластие. Власть и её границы, 1462–1917 гг.

Идеология — ахиллесова пята александровского режима, что напрямую связано с личностью самого императора, не очень понимавшего, чего он, собственно, собирается достичь в результате своих реформ («Государь сам ясно не знает, чего он хочет и чего должен хотеть», — отмечал министр народного просвещения А. В. Головнин). Несомненно, стремившийся к благу для своей страны, добродушный по природе, он был человеком очень средних способностей, не обладавшим «ни сильным умом, ни крепкою волею» (Б. Н. Чичерин) и в то же время боявшимся попасть под чьё бы то ни было определяющее влияние. Своих идей у него не было, чужим он не доверял. Характерно, что самодержец «не любил слишком умных людей, ему было с ними как-то неловко» (Феоктистов). Широко известна тютчевская острота: «Когда император разговаривает с умным человеком, у него вид ревматика, стоящего на сквозном ветру».

Безыдейность верховной власти — предмет горьких жалоб многих убеждённых монархистов. «Несмотря на все гнусности и ложь поляков, на их стороне есть идея. На нашей — ни одной», — сетовал Валуев во время польского восстания 1863 г. «Что может противопоставить этим ошибочным, но пылким убеждениям власть, лишённая всякого убеждения?» — риторически вопрошал в 1871 г. Ф. И. Тютчев в письме дочери по поводу нечаевского процесса. «Мы беспрестанно колеблемся, — жаловался в 1875 г. А. В. Никитенко, — между желанием удержаться в прежней позиции самовластия и произвола и между необходимостью делать некоторые уступки духу времени и требованиям европейской образованности, которую, конечно, мы внутренне проклинаем, как виновницу и оплот всех либеральных тенденций, но которой не можем не признавать уже по одному тому, что многое из неё заимствуем для собственных практических и житейских целей». В 1879 г. статс-секретарь ДА. Оболенский констатировал, что если у «нигилистов» имеется «хоть безобразная, но определённая мысль», то у правительства — только «одна материальная сила».

Упорное нежелание Александра Николаевича хоть сколько-нибудь ограничить свою власть, без всякой внятной альтернативы представительству, даже у ближайших к нему лиц рождало убеждение, что «[в] глубине своей души он деспот», правда, деспот «более по привычке и по предубеждению, чем по желанию и расчёту», и ему «не приходит на мысль, что есть какой-либо предел его произволениям» (из дневника Валуева).

Так или иначе, но за 25-летнее александровское царствование при всех коренных преобразованиях — отмене крепостного права, введении нового суда, земства и всеобщей воинской повинности — структура верховной власти в Российской империи не изменилась ни на йоту. В первых же параграфах введения к фундаментальным «Началам русского государственного права» А. Д. Градовского (1875) это положение изложено бесстрастным юридическим языком: «Россия, по форме своего государственного устройства, есть монархия неограниченная… Ст. 1-ая наших основных законов признаёт русского Императора монархом неограниченным и самодержавным. — Название „неограниченный“ показывает, что воля императора не стеснена известными юридическими нормами, поставленными выше его власти… Выражение „самодержавный“ означает, что русский Император не разделяет своих верховных прав ни с каким установлением или сословием в государстве, т. е., что каждый акт его воли получает обязательную силу независимо от согласия другого установления».

«Организованное недоверие правительства к народу»

В ходе реформ для общественной инициативы открылись два поприща — земское и городское самоуправление. Но их рамки были чрезвычайно узки — местные хозяйственные нужды. Главный архитектор земской реформы Н. А. Милютин так очерчивал компетенцию земств: «Хозяйственное управление, как чисто местное, очевидно, не может и не должно нисколько касаться государственных дел, ни интересов государственной казны, ни суда, ни, наконец, полиции исполнительной, сего главного местного органа центральных учреждений. Вне этих отраслей собственно правительственной деятельности остаётся обширный круг местных интересов, большей частью мелочных, так сказать, обыденных и для Высшего Правительства не важных, но составляющих насущную потребность местного населения».