Русское тысячелетие

Подоплёка дальнейших событий неясна и относится, к области загадок и гипотез. На квартиру Богрова явился некий член организации (имени его Богров не знал и описал лишь приметы), который известил его о том, что партия подозревает Богрова в провокаторстве и ему уже вынесен смертный приговор. Реабилитировать себя Богров может убийством Кулябки или какого-нибудь другого жандарма. Кто был этот человек и к чему он подталкивал Богрова — неизвестно. Богров почему-то не стал убивать Кулябко, а ввёл его в заблуждение тем, что обещал выдать террориста, якобы задумавшего убить во время киевских празднеств какого-то министра. Под этим предлогом Богрову удалось получил от Кулябки пропуск в театр, несмотря на строгое распоряжение не пускать туда «сотрудников».

По версии революционеров, руками Богрова через охранку действовали крайне правые придворные круги. К сожалению, следствие по делу Богрова было проведено чересчур скоропалительно, и уже в ночь с 11 на 12 сентября он был повешен в Лысогорском форте. А ещё через несколько дней Коковцов, теперь уже премьер-министр, узнал о том, что Николай II в ознаменование благополучного выздоровления наследника амнистировал Кулябко и других участников происшествия[97]. С тех пор все версии убийства Столыпина находятся в области предположений.

Богров относился к тому поколению революционной интеллигенции, которое обожествило уже даже не народ, не «массу», а свою личность, «сверхчеловека». Психологию таких людей точно обрисовал П. Эльцбахер в книге «Анархизм» (глава о младогегельянце и анархисте Максе Штирнере): «Я не признаю должного. У человека нет никакого призвания, никакой задачи, никакого назначения, как нет их у растения или у животного; у него есть только сила. Истины тоже нет. Истины — это фразы, формулы, пустые слова. Всякое признание чего-либо истинным есть рабство. Я один — истина, я больше истины, и она передо мною — ничто. Первая заповедь человека есть такое обращение к самому себе: я есмь господь бог твой. Вторая заповедь есть обращение к так называемому ближнему: ты — моя пища. Преступление возможно только против чего-либо священного, а так как нет ничего священного, то и преступления нет. Право — это неизлечимая болезнь, которою нас наградила иллюзия. Тот, у кого сила, стоит выше закона. Всё, что для меня хорошо, — на всё то я имею право. Вещь принадлежит тому, кто умеет её взять силою или не отдать другому. Каждый человек есть „единственный“, и он есть бог; он всё делает только для себя. Поэтому я — смертельный враг государства, ибо оно есть моё ограничение, моё рабство. Я совсем не отступаю перед собственностью, наоборот, я всегда смотрю на неё как на мою собственность. Всё, чем я могу завладеть, составляет моё имущество. Путь осуществления такого воззрения есть насильственное свержение существующего строя и убийство всех с нами несогласных. Власть над жизнью и смертью я объявляю моей».

…Последние дни Петра Аркадиевича прошли в частной хирургической клинике доктора Маковского. Раненый стойко переносил мучения, без жалоб и стонов. Только иногда врачи слышали от него: «Больно» или «Тоска меня одолевает». О своём убийце Столыпин не вспоминал, зато не раз справлялся о здоровье раненого музыканта. Пётр Аркадиевич находился в сознании, пожелал причаститься Святых Таин и вслух читал молитвы. Исповедовался и приобщался он, по словам его духовника отца Павла Левицкого, с глубокой искренней верой и благоговением, крестился здоровой левой рукой. Последней просьбой к духовнику были слова: «Батюшка, молитесь о моей супруге Ольге; мы хорошо с ней жили»[98].

В те четыре дня, которые Пётр Аркадиевич был при смерти, за него молилась вся Россия. 0б этом говорят сотни телеграмм, пришедших на его киевскую квартиру от архиереев, духовенства и прихожан малых Церквей (Православной, Старообрядческой, Католической, Лютеранской) и мусульманской религии. Среди множества подобных телеграмм сохранилась, кстати, одна — от прихожан церкви Чернобыля. Может быть, если бы молитва о выздоровлении Столыпина оказалась действенной, то через семьдесят пять лет не оказалась бы искалеченной земля Чернобыля…[99]

Утром 5 сентября консилиум врачей установил безнадёжность дальнейших стараний: Столыпин был обречён. Пульс угасал, и жизнь поддерживалась только возбуждающими средствами. Вскоре наступила агония. Отец Павел читал над умирающим отходную молитву. Он вспоминал, что сознание покинуло Петра Аркадиевича только перед самой смертью. Даже умирая, он говорил о России… Потом отец Павел услышал: «Зажгите все огни… Света… Света… Поднимите меня выше… выше…» — и умирающий испустил дух.

Когда родные вскрыли завещание Петра Аркадиевича, то прочитали в нём: «Я хочу быть погребённым там, где я буду убит». Какую же бездну мучений носил в своей душе этот человек!

Столыпин был похоронен в Киево-Печерской Лавре рядом с могилами двух других мучеников за Россию — Искры и Кочубея.