Русской души кочевья

В семидесятые, бесславные, —
Увы, хоть горько в том признаться! —
В года застойные, в те самые,
Я молод был. Мне было двадцать.

О моя юность незатейливая,

Уснуть бы да в тебе проснуться!
О личном разговор затеивая,
Хочу и общих тем коснуться.

Хочу спокойно, без кликушества,

Хотя бы коротко и сжато,
Хотя бы вскользь. Закритикуют же.
Так принято. Законы жанра.

Из времени мы смотрим нашего:

Как ржав тот занавес железный!..
И всё-таки – уж ты мне на слово
Поверь, читатель мой любезный, —

Вот так, как нынче, не зверели мы

И не чернили злобой души.
Во многое мы свято верили.
В порядочность хотя бы ту же,

В друзей – где вы теперь, далекие? —

В любовь, с которой нету сладу.
Она, вися мечом дамокловым,
Нас губит в молодости сразу.

Не колесил тогда по миру я.

Читал в глуши «районку» скверную,
Что, о событьях информируя,
В дуду дудела лишь хвалебную.

Печальная, однако, миссия!

Но такова была епархия,
Где правда и свободомыслие
За стены кухонь не выпархивали.

Слова, решения безмозглые,

Достойны вы лишь сожаления!
А что народ? Народ безмолвствовал,
Когда ссылали Солженицына.

А впрочем, разве удивительно,

Что молча мы его предали?..
Был «День один Иван Денисыча»
Подобен бомбе – не петарде.

Как было внове нам, однако же,

Читать – ведь терпит всё бумага! —
Слова, такие необманные,
О буднях страшного ГУЛАГа.

Не с этой ли аббревиатурою,

Ничем не измеримой мукой,
Культурой и литературою
Мы поплатились, и наукой?

Масштаб большой людской трагедии

Осмысливая с ходу, разом,
Читая, мы едва не бредили,
И ум наш заходил за разум.

В страной пережитое пристально,

Как в бездну, мы глядели жутко…
Но незаметно как-то, исподволь
Вновь гаек началась закрутка.

И все смолчали верноподданно, —

Подумаешь, о зеке повесть! —
Когда «Аэрофлотом» подло мы
Швырнули за границу совесть…

Едва ль по ящичкам и полочкам

Всё разложу в тех днях летящих.
До армии литфак окончил я,
И горд был тем, что я – литейщик.

Уж ты-то мне навек запомнилась,

Моя литейка! Без кресала
У жаркого огня и полымя
Судьба характер мой тесала.

Не розы рвал я, не магнолии —

Стране чугун варил в вагранке.
Служил у самой у Монголии,
В Бурятии, почти в загранке.

За тыщи вёрст от милой Отчины

В казарме нам жилось, как дома,
И были мы в Уставе точными,
Хоть и не пахли дни медово.

О эта служба заграничная!

Порыв и изъявленье воли.
А впрочем, это всё обычная
Лишь проза жизни – и не боле.

Погоны снял я поздней осенью,

И вскоре —
             не по воле ль божьей? —
Меня судьба взяла да бросила
В степное жаркое Поволжье.

О бедные мои родители!

Тогда не прав я был, пожалуй:
Ведь вы меня почти не видели —
Настолько отбыл я пожарно.

Сегодня я, обретший опыта,

Случившееся не охаиваю.
Но сколько прежде было ропота:
«Чужая сторона, плохая ты…»

Но – здравствуй,

                     мать-литейка душная!
С работой отродясь не в ссоре,
Чуть-чуть поплакался в подушку я
От смен ночных, но свыкся вскоре.

Однако не привыкший к подлости,

Воспитанный лесной Мещерой,
С общагой я расстался вскорости.
Претил мне дух её пещерный.

А жизнь текла – одно любительство,

Бездумно и совсем не мудро.
И в 22 мой вид на жительство
Ещё просматривался смутно.