Руссо и Революция

В политическом плане главными результатами Семилетней войны стали возвышение Британской империи и становление Пруссии как первоклассной державы. В экономическом плане главным результатом стало продвижение к промышленному капитализму: эти гаргантюанские армии были славными рынками для массового потребления товаров массового производства; какой клиент может быть более желанным, чем тот, который обещает уничтожить купленный товар при первой же возможности и заказать еще? В моральном плане война способствовала пессимизму, цинизму и моральному разладу. Жизнь стоила дешево, смерть была неминуема, страдания были в порядке вещей, грабеж был допустим, удовольствие следовало получать везде, где только можно было его найти. «Если бы не эта кампания, — писал Гримм в Вестфалии в 1757 году, — я бы никогда не понял, как далеко могут завести ужасы нищеты и несправедливости человека»;72 А ведь они только начинались. Страдания как помогали, так и мешали религии: если меньшинство было обращено к атеизму суровой реальностью зла, то большинство было обращено к благочестию необходимостью верить в конечный триумф добра. Реакция на религию вскоре наступила во Франции, Англии и Германии. Протестантизм в Германии был спасен от уничтожения; вероятно, если бы Фридрих проиграл, Пруссия пережила бы, как Богемия после 1620 года, принудительное восстановление католической веры и власти. Торжество воображения над реальностью — один из юморов истории.

КНИГА II. ФРАНЦИЯ ПЕРЕД ПОТОПОМ 1757–74

ГЛАВА III. Жизнь государства

I. ХОЗЯЙКА УЕЗЖАЕТ

ММЕ. Де Помпадур оказалась в числе жертв войны. Некоторое время очарование ее личности держало короля в плену, пока народ оплакивал ее; но после попытки убийства Дамьена (5 января 1757 года) Людовик XV, внезапно осознав себя Богом, послал ей весточку, что она должна немедленно уехать. Он совершил гуманную ошибку, придя попрощаться с ней; он нашел ее тихо и печально упакованной. Какая-то уцелевшая нежность одолела его, и он попросил ее остаться.1 Вскоре все ее прежние привилегии и полномочия были восстановлены. Она вела переговоры с дипломатами и послами, поднимала и опускала министров и генералов. Марк-Пьер де Вуайе, граф д'Аржансон, противостоял ей на каждом шагу; она пыталась умиротворить его и получила отпор; она заменила его аббатом де Бернисом в качестве министра иностранных дел, а затем Шуазелем (1758). Сохраняя нежность к родственникам и королю, она противостояла всем остальным со стальным сердцем в больном каркасе. Некоторых врагов она отправила в Бастилию и позволила им оставаться там в течение многих лет.2 Тем временем она свила гнездо, украсила свои дворцы и заказала для себя величественный мавзолей под Вандомской площадью.

Она несла в народе, в парламенте и при дворе главную вину за поражения Франции в войне, но не получала заслуг за победы. На нее возложили ответственность за непопулярный союз с Австрией, хотя она играла в нем лишь незначительную роль. Ее осудили за катастрофу при Россбахе, где французами командовал ее человек Субиз; ее критики не знали — или считали это несущественным, — что Субиз советовал не давать сражения и был вынужден вступить в него из-за опрометчивости немецкого генерала. Если бы Субиз добился своего, если бы его план измотать Фридриха маршами и дезертирством был выполнен, если бы царица Елизавета не умерла так несвоевременно и не оставила Россию юному идолопоклоннику Фридриха, возможно, прусское сопротивление рухнуло бы, Франция получила бы Австрийские Нидерланды, а Помпадур была бы пронесена по морю крови к всенародному прославлению. Ей не удалось умиротворить великого бога Шанса.

Парламент ненавидел ее за то, что она поощряла короля игнорировать Парламент. Духовенство ненавидело ее как друга Вольтера и энциклопедистов; Кристоф де Бомон, архиепископ Парижа, сказал, что «хотел бы увидеть, как она сгорит».3 Когда парижские жители страдали от высокой цены на хлеб, они кричали, что «эта проститутка, управляющая королевством, доводит его до разорения». «Если бы она была здесь, — сказал кто-то из толпы на Понт-де-ла-Тур-риель, — от нее скоро не осталось бы и мощей».4 Она не смела показываться на улицах Парижа, а в Версале ее окружали враги. Она писала маркизе де Фонтенель: «Я совершенно одинока среди этой толпы мелких сеньоров, которые меня ненавидят и которых я презираю. Что касается большинства женщин, то от их разговоров у меня болит голова. Их тщеславие, их высокопарность, их подлость и их измены делают их невыносимыми».5