Rust in Peace: восхождение Megadeth на Олимп трэш-метала

Дэйв Мастейн: Марти был таким замечательным гитаристом, что у меня наступил кризис доверия – я стал в себе сомневаться. Голоса в голове пожирали меня. Начали появляться непонятные сомнения, и меня стало накрывать. Я оставался в комнате отдыха или на кухне и чувствовал, что играю хреново. До того момента я считал себя одним из лучших гитаристов в мире, но вот пришел этот новичок – разумеется, он потрясающе справлялся с соляками, но он был не универсальным гитаристом; не ритм-соло-акустика-электро-композитором/лириком/автором песен/продюсером/звукоинженером. Всего этого он делать не умел. Только соляки нарезать. Но мой пораженный болезнью разум считал, что Марти гораздо круче меня, и я просто разваливался. Я подумал, все-таки уже много лет играю и должен быть гораздо лучше.

Я был раздосадован и обескуражен. У меня в жизни и так было немало разочарований и провалов – отец так и не вернулся, да и детство не задалось, и когда я все это переварил, то просто подумал: «А ведь именно благодаря своей игре я стал ценить себя и уважать, а теперь посмотрите на меня. Я мог бы быть гораздо лучше, но все просрал». Голоса вернулись, и они были все громче и громче: «Ты полное дерьмо. Не зря тебя выперли из Metallica. Тебе и в Megadeth делать нечего». Неудивительно, что я принялся за старое.

Дэвид Эллефсон: У нас было семь песен, и первым делом мы записали черновую фонограмму. Писали эти быстрые треки, которые напоминали наброски от руки, или же в них была общая структура песни. Каждый раз, когда мы меняли темп – а в песнях на альбоме Rust in Peace было множество довольно странных смен темпа, – записывали, останавливались, брали новый темп и вставляли в готовый кусок. Все это было очень тяжело. Мы с Дэйвом и Ником записывали черновые треки, чтобы понять правильный темп и смены. И как только закончили этот процесс, Дэйв умчал лечиться в медицинский центр Беверли-Хиллз. Я уже три недели был в завязке.

Дэйв Мастейн: В этот раз я хотел лечь в клинику. Собирался вернуться и как можно скорее встретиться с этими ребятами. Уверен, для многих было неожиданностью, что я хотел вылечиться, – я впервые опустил руки и сдался.

Дэвид Эллефсон: Дэйв, Ник, Рон и парочка других ребят поехали заценить концерт Cheap Trick в клубе Whiskey на бульваре Сансет. В тот вечер Дэйв сорвался и нажрался. Рон с Ником сказали мне об этом на следующий день и угорали с него. Дэйв действительно может вести себя довольно забавно, но в то же время это пугало; когда он падает, он не просто спотыкается – он летит кубарем. Они сказали, что он танцевал на столах, пил как черт, и где-то в душе, спустя три недели завязки, я этому радовался. Дэйв сорвался. Теперь и я могу отрываться. И я задался вопросом: «А ради чего я завязал? Ради него или себя?» Потому что мне угрожали – если не завяжешь, вылетишь из группы, – и в итоге я встал на трезвый путь и из-за негодования и обиды. По иронии судьбы спустя много лет я понял, что обида и негодование – первая причина, по которой алкоголики в завязке срываются и берутся за старое. Годом ранее, когда Дэйв вышел из клиники, я последовал его примеру. Годом позже мы с ним испытывали одинаковые ощущения, но на этот раз я знал, что должен победить это дерьмо. Я не имел права сорваться. Ради себя. Дэйв может делать, что хочет. Друг он мне или нет, в группе я или нет – я не имею права сорваться.

Дэйв Мастейн: Снова эта угроза – либо завязываешь, либо валишь из группы. Честно говоря, не помню, чтобы такое когда-либо говорил, и я никогда не ставил Дэйву никаких условий. Пластинка была почти написана. Однако у каждого – свои воспоминания.

Майк Клинк: Я начал работу над пластинкой с того, что записал барабаны с Ником Мензой. Сидел с желтым бланком и заставлял Ника играть под метроном. На каждый дубль делал пометки. Иногда Джуниор записывал черновой басовый трек. Я знал партии, но музыка усложнялась всеми этими сменами ритма и изменениями размера. Я решил записывать песни кусками, а потом склеивал пленку.

Дэвид Эллефсон: К тому времени Дэйв был в невменяемом состоянии. Он мог легко раздражиться и любил спорить. Он прервал один спор, который у нас был, когда что-то, на мой взгляд, было нечестно. «Да мне насрать, честно это или нет», – сказал он. После того как Дэйв уехал в клинику, продюсером был Майк Клинк, он отвечал за студийные сессии, но я теперь был музыкальным директором. Я знал, что делать. Я знал порядок действий и нужное направление. Мы начали запись, сидели с Ником в большой комнате в наушниках и слушали черновые треки. Разумеется, мы знали песни. Нам даже не нужно было слушать на полной громкости. Мы с Ником играли каждую песню по три раза, от начала до конца, Майк это записывал, и мы выбирали лучший дубль.