Русуданиани

Повелел мне царь: «Кроме тебя, никому не дам сына визиря на воспитание, и посмотрим, чему ты его научишь». Отвечал я на это: «Если бы у тебя был сын, я бы и его воспитал, а быть дядькой сына визиря — наука немудреная». Молвил царь: «Знает бог, как я полюбил тебя, и, если у меня будет сын, не думаю, чтобы я предпочел его тебе, а любишь ли ты меня, того не ведаю». Я встал и поцеловал землю перед царем, поклонился ему и сказал: «Разве я достоин слышать от вас такие речи? Но царь должен быть милостив и человеколюбив, подобно самому господу. Поистине, кроме господа, никого не люблю я больше вас. Скажу даже, что вас я люблю больше, чем его». Поблагодарил меня царь и сказал: «Если ты любишь господа и меня, воспитай его по своему обычаю». Я ответил на это: «Сначала ты был ко мне не по заслугам милостив, а теперь сверх меры суров. Пока тот младенец будет обучен всем рыцарским нравам, неужто мне здесь оставаться? Если даже я останусь, то нельзя же привести во дворец не обученного отрока! И мне туда ехать нельзя, ибо и в родной стране мне не выдержать разлуки с вами, а жить в Желтом городе и день провести, вас не видя, мне и вовсе не под силу».

Засмеялся царь и молвил: «Об отъезде не помышляй, ибо я тоже не хочу с тобой расставаться. Либо ты того младенца при себе держи, либо отправляйся туда на одну-две недели, а после возвращайся сюда». На это я сказал: «Если ты не хочешь моего отъезда, впрямь посели меня здесь, чтобы я не считался чужаком, а стал бы здешним, ибо невозможно, чтобы пришелец из дальних краев оставался в чужой стране до тех пор, пока сын визиря не вырастет». Отвечал мне царь: «Земли и имущества дам я тебе столько, что сам скажешь: больше этого мне не надо. Если навсегда останешься у меня, разве только своего престола я тебе не предложу, а так — нет ничего, чего бы я не отдал!»

Что мне было делать? Встал я, благословил царя и откланялся. «Разве я велел тебе тотчас же отправляться?! — воскликнул царь. — Младенец пока твоих премудростей не уразумеет, мы лучше оценим твой разум. Не будешь ни в чем знать недостатка!» Так щедро одарил меня царь, что нельзя было сосчитать всего. Остался я при дворе, и ни о чем не говорил царь, кроме как о том отроке, все время расспрашивал о нем, заставлял меня рассказывать и радовался.

Так прошло шесть месяцев. Прибыл ко мне опять гонец от визиря. «Я не удостоился лицезреть царя, — сетовал визирь, — и ты меня не посетил». Оказывается, младенец подрос, и визирь хотел, чтобы я начал обучать его. Как получил я это известие, тотчас доложил царю. Приказал он: «Ступай, но возвращайся поскорее; приведи с собой и визиря, хватит ему столько времени дома отсиживаться».

Я отправился в путь. В трех агаджи от своего дворца встретил меня визирь, обласкал, как сына, справился о царе. Я доложил, что он благоденствует и желает его видеть. Направились мы ко дворцу. Вышли на площадь, вижу: идет навстречу нарядно одетый отрок, и никто его не сопровождает — видно для того, чтобы проверить, узнаю я его или нет. Когда он подошел ближе, я взглянул на него: лицо его цвело, как роза, грудь и плечи были подобны львиным, ростом он был со зрелого мужа, прыгал, как онагр. Сначала я удивился и не понял, кто он такой. Затем догадался, что это сын визиря. Я ничего не спросил, спешился, подошел к юноше и обнял его. Засмеялся визирь: «Что ты с коня соскочил? Чем тебе этот парень приглянулся?» Я ответил ему: «Я считаю, что брату следует приветствовать брата. А если это не он и так мне полюбился, придется тебе подарить его мне, не сыскать мне для царя лучшего дара». Визирю приятна была такая хвала из моих уст. Как вошли мы во дворец, велел он накрыть стол и усадил нас за пир.

В тот день мы предавались отдыху и веселью. С наступлением утра привел визирь своего сына, вложил его руку в мою и сказал так: «Сам знаешь, как знает мое родительское сердце, как обойдешься ты с ним». Я отвечал: «Всякое добро, какое в моих силах, я для него сделаю, чтобы было ему хорошо». — «Не делай только того, что приятно ему, — сказал визирь, — воспитывай и вразумляй его, как надлежит, именем его сам нареки».

Научил я его тому, что знал сам, и тому, что подобало ему тогда; лучше любого мудреца и разумного мужа усваивал он учение. Когда исполнился ему год, умел он петь, играть, шутить, складывать стихи. Семилетний или восьмилетний отрок не имел такой силы в руках и в коленях, как он.