Рутинер

— Можете, разумеется! Отчего же нет? — улыбнулся вице-канцлер. — Трибунал вынес им заочный приговор, сразу по прибытии в столицу их увезли на площадь Слез и после должных экзекуций, первой из которых было вырывание языков, предали сожжению.

Слова собеседника добавили еще один кирпич в и без того высокую стену моих подозрений; я сделал глоток чая и зажмурился, затем посмотрел в глаза Молота и сказал:

— Не в моем положении выставлять какие-либо условия, но мне бы чрезвычайно не хотелось попасть под юрисдикцию Верховного трибунала.

Вице-канцлер кивнул и заявил в ответ не менее прямо:

— Я отнюдь не горю желанием создавать подобного рода прецедент. Уж поверьте, магистр, в этом отношении я целиком и полностью на вашей стороне. Только понадобятся весомые аргументы, чтобы донести эту точку зрения до его светлости.

Поверить на слово? Председателю дисциплинарного совета? Святые небеса! А ведь придется! Ничего иного мне попросту не оставалось, разве что самому влезть в петлю и оттолкнуть ногами стул. Я поежился, будто перед прыжком в ледяную воду, и спросил:

— Вам доводилось слышать о некоей ложе Скарабея?

Гуго Ранит не стал торопиться с ответом и надолго задумался, будто припоминал некие детали и складывал одни кусочки мозаики с другими.

— Группа молодых аристократов с нарочито эпатажным названием и скандальными закрытыми приемами. Скорее подражание университетским содружествам и землячествам, нежели действительно тайное общество, — произнес он некоторое время спустя. — Но при этом человеку со стороны в ложу не попасть, не помогут никакие деньги. Сам кронпринц вхож туда. Пропуск — родословная или вассальная присяга.

— Фальберт Бинштайнер! — собравшись с духом, произнес я, а затем поведал о столкновении с магистром ложи Скарабея в Рауфмельхайтене и вскрытой в Риере связи между ним и сектой школяров-солнцепоклонников.

Вице-канцлер выслушал мой рассказ молча, не задал ни единого уточняющего вопроса, не вымолвил ни слова. После вылил в чашку остатки чая, отошел к одному из окон и пристально уставился на маячившую над крышами домов громаду Ангельской цитадели.

— У вас проблемы, магистр. Вы слишком много знаете, — сказал он, когда от сгустившейся в кабинете тишины окончательно сделалось не по себе. — Либо трибунал желает сохранить в тайне попавшую в руки следователей зацепку, дабы те без помех докопались до истины, либо почтенные сеньоры из его канцелярии попросту боятся предать огласке столь возмутительную связь с язычниками человека, вхожего в одно общество с кронпринцем. Скандал! Непоправимый скандал! Рыбак и Блондин теперь точно будут молчать, а вот вы трибуналу не подчиняетесь. Вы непредсказуемы и опасны.

Мне осталось только руками развести, поскольку сам пришел ровно к тем же выводам, что и вице-канцлер.

— А что насчет Мархофа? Епископ Вим и Гепард — чем вы так задели их?

Я сглотнул ставшую вязкой слюну и спешно отпил чая, потом повторил уже сказанное ранее:

— Мне нужно время, чтобы все осмыслить. И хорошо бы получить доступ к досье Эгхарта Новица, обвиняемого по тому делу. Некоторые предположения следует высказывать, только имея на руках подтверждение своих слов.

Я сильно рисковал, не спеша раскрывать карты, но было бы в высшей степени самонадеянно полагать Гуго Ранита своим союзником. Оставалось лишь гадать, каким образом он отреагирует на сообщение о некоей предосудительной связи другого вице-канцлера с орденом Герхарда-чудотворца. Как бы не наломал дров и попутно не сломал меня самого.

Хозяин кабинета отвернулся от окна и предупредил:

— Если сумеете решить свои разногласия с братством святого Луки, я со своей стороны приложу все усилия, дабы убедить канцлера не торопиться с принятием решения на ваш счет. И не затягивайте с этим, братья должны отозвать претензии не позднее завтрашнего полудня.

Я склонил голову, благодаря собеседника за столь взвешенное решение.

— Также я истребую из архива досье Новица, — объявил тот. — Просмотрите его завтра.

О Фальберте Бинштайнере и ложе Скарабея вице-канцлер больше не обмолвился ни словом, и такая сдержанность заставила меня теряться в догадках. Но, как бы то ни было, аудиенция точно подошла к концу, и я поспешно поднялся из-за стола.

— Где вы остановились, магистр? — спросил Молот напоследок.

— Северная набережная, комнаты над таверной «Счастливый штурвал».

— Жду вас завтра в полдень! — напутствовал меня Гуго Ранит и небрежно повел рукой с зажатой в пальцах фарфоровой чашечкой. — А покуда свободны.

Я еще раз коротко поклонился и поспешил к выходу.

— И не опаздывайте! — прозвучало в спину.

— Не имею такого обыкновения, — уверил я и покинул кабинет, но так просто меня не отпустили.

В приемной секретарь потребовал сдать подорожную и служебные документы, и хоть звоночек был совсем уж нехороший, я спорить и возмущаться не стал, молча выложил на стол бумаги и отправился восвояси. Мелькнула, правда, мысль навести перед уходом справки касательно куратора убитого педеля, но сейчас требовалось во что бы то ни стало убрать зависший над головой топор; откровенно говоря, было просто не до поручения кардинала Рогана.