Ружья для царя. Американские технологии и индустрия стрелкового огнестрельного оружия в России XIX века

Естественно, что необходимость полномасштабного отечественного производства сильно повлияла на решения о перевооружении. Из утверждений Милютина можно заключить, что важность новой военной тактики, основанной на быстрой стрельбе, получила всеобщее признание и что принятие и развертывание новых оружейных систем сдерживают лишь экономические причины. На деле же русские офицеры обсуждали не только технологическую и экономическую осуществимость производства новых казнозарядных винтовок и металлических патронов, но и влияние изменений в вооружении на военную стратегию и тактику, а также на подготовку и боевой дух солдат. Эти дебаты, отчетливо просматриваемые на страницах военных журналов, важны потому, что происходили в контексте более широкого обсуждения военных реформ – в ходе последней из основных Великих реформ, – а также накануне Русско-турецкой войны.

Стрелковое оружие в русской тактической доктрине после Крыма

Заметный рост значения стрельбы в ходе военных действий в XIX веке, связанный с качественным развитием ручного оружия, привел к появлению новых требований к разработчикам военной тактики и командирам. Наступление пехотных колонн в сомкнутом строю сменилось тактикой на основе рассыпных стрелковых цепей; традиционная массированная кавалерийская атака стала рассматриваться как самоубийство, а действия в открытых порядках многократно повысили значение личной инициативы. Впрочем, приверженцы старых обычаев не спешили уступать, и, хотя XIX век стал веком винтовок, даже в середине столетия нет-нет да и случались самоубийственные кавалерийские атаки в плотном строю. В 1860-х годах в России происходили быстрые изменения социальной, правовой, образовательной и военной структур, и оснащение пехоты современным оружием стало одним из главных приоритетов, так что не вызывает удивления и соответствующий пересмотр тактической доктрины и системы воинского обучения.

Логично было бы предположить, что и это изменение будет инициировано сверху, как и многие другие важнейшие явления в России того времени. По словам Брюса Меннинга, Милютин был сторонником тактической гибкости, быстроты расчета и действий. В офицерах он ценил готовность принять на себя ответственность и проявить инициативу. Кроме того, как решительный сторонник всеобщей грамотности Милютин восхищался этими качествами не только в офицерах, но и в солдатах [Menning 1984: 5]. Возможно, эти принципы могут показаться для той эпохи анахронизмом, но они описывают безупречные качества командира любого исторического времени и не обязательно должны отмечаться в той или иной тактической доктрине – тем более в тактической доктрине, основанной на огнестрельном бое.

Одна из таких тактических доктрин была сформулирована генералом А. И. Астафьевым. В своей книге «О современном военном искусстве», написанной сразу после Крымской войны, Астафьев начал с тактического предположения, что теперь недопустимо атаковать пехотной колонной противника, обороняющегося стрелковым огнем. Это положение основывалось на нескольких принципах. Колонны должны быть подвижными, чтобы уходить от огня противника. Подвижность колонн, в свою очередь, предполагала объединение функций линейной пехоты и легкой пехоты. Маневр в рассыпном строю обеспечивал свободу передвижения и скорость, а также облегчал быстрые фланговые операции, необходимые для защиты от огня. Атака пехоты начиналась рассыпным строем, а затем в действие вступал сомкнутый строй, наносивший массированный удар. Генерал Л. И. Зедделер также был сторонником открытых боевых порядков и независимой стрелковой линии. Короче говоря, Астафьев и Зедделер выступили против господствующей российской тактической доктрины, заявив, что огонь важнее штыка [Menning 1984: 34–35; Строков 1965–1967, 1: 611–612].

Однако, как следует из документов, в которых анализировалась состоявшаяся уже позже Русско-турецкая война, «вообще, господствовавшие в войсковых сферах и русской военной литературе идеи не были благоприятны использованию отличительных качеств нового оружия: дальнобойности и скорострельности» [Описание 1901–1912, 1: 123][224]. Примат штыкового боя продолжал доминировать в русской тактической доктрине, и наиболее последовательным его сторонником в эпоху реформ был профессор тактики, а затем начальник Николаевской академии Генерального штаба М. И. Драгомиров. Драгомиров пользовался в эпоху реформ значительным авторитетом среди офицеров, был главным представителем движения «назад к Суворову», а его учебник по тактике 1879 года оставался образцовым учебником для офицеров вплоть до Русско-японской войны.