Рыба и другие люди (сборник)

– А что, еды много – проживем, – Хорек пытался выведать его право на барак.

– Не в том дело. У меня избушка на Глубоком в двадцати километрах к югу. Здесь, у рыбаков, я раз в три-четыре дня гощу – путики с капканами стоят треугольником. День сюда, ночевка, день до Калитнянского озера, там тоже зимовье, день к себе. Так и хожу кругалем. Зайца петлей ловишь?

– Это на шубу – хочу ватник обшить.

– Гляди-ка, мастер, а дубишь чем?

На такой вопрос Хорек не знал, как ответить, – ему казалось, что после просушки шкурки уже готовы к употреблению. Виталий только хмыкнул. Вышел на улицу, пошарил на чердаке, вернулся с двумя бутылочками уксусной эссенции.

– Вот чем дубят, а это – голье, неси-ка лучше воды, Робинзон.

Пока Хорек ходил к проруби, Виталий размял шкурки, густо посыпал солью, приказал Хорьку втирать ее с мездряной стороны. После уложил рядами в корыте, прижал кирпичами, залил слабым раствором уксуса.

– Так-то вот, пусть пролежатся.

Затем пили чай – у Виталия была своя большая литровая кружка, и чай он пил долго, медленно отхлебывал, изредка макал мокрый палец в песок, слизывал с него сладость – вприкуску.

– Значит, леса не боишься? – Он все еще изучал Хорька.

– Нет вроде, одному только надоело, а так – хорошо.

– Надоело… В лесу не надоест – тут работать надо. Будешь, что ли, работать или как турист?

– Буду! – Хорек радостно кивнул – одиночество здорово его допекло.

– Давай тогда спать – завтра сговоримся. – Виталий погасил лампу и быстро захрапел.

Хорек, усталый, намаявшийся за день в лесу, казалось, только и мечтавший о теплой постели, долго ворочался, сосал палец, глядел в потолок, обмозговывал происшедшее. Он попадал в подмастерья, и уверенность и покой спящего вселяли уверенность и покой в него самого, но почему-то не спалось.

Утром Виталий сделал смотр его охотничьему снаряжению и, кажется, остался доволен.

– Компаса два или один?

– Ни одного нет, – не мог Хорек этого ему вразумительно объяснить.

– Смерти ищешь? – охотник глядел зло. – Ты тут пионерские замашки кончай, судьбу пытаешь, а она, забава, этого не любит. – Достал из рюкзака ручной компас, с видимым сожалением протянул Хорьку: – Я здесь все на ощупь знаю, и то не брезгую с двумя ходить – надевай разом.

Пришлось нацепить на руку.

Собакам выдали по соленой рыбине, они заглотили их целиком, без остатка. Затем встали на лыжи, причем Хорек надел на грудь еще и лямку от санок – там в холщовом мешке лежали капканы, проволока, кусачки, – отправились наставлять путик.

И потянулось кочевье. Ежедневное, тяжелое, беспросветно-монотонное, если б не лес – от избушки к избушке по большому треугольнику, – неизменно девственный и каждый раз новый, полный неожиданностей, зверей, звуков.

Охотник поначалу скупо пояснял, показывал, но Хорек чуял дело с полуслова, и на ходу, в лесу, они не разговаривали – в тишине шли, в тишине подбирались к облаянной собаками птице, били ее для наживки, вынимали из капкана куницу – шкурка в день почиталась большой удачей, белковали. Разговоры случались перед сном, когда, устроившись на лежанке, Виталий курил, отхлебывал чаек, рассказывал. Хорек слушал – своей жизнью делиться он не хотел, и Виталий, усвоив это, лишний раз не терзал вопросами. Хорошо они зажили – спокойно и слаженно.

17

Мирная жизнь продолжалась недолго – месяц-полтора. Пока приглядывались, притирались, все шло сносно, и работа была не в тягость, и принести лишнее ведерко воды, разогреть или сготовить обед Хорьку не составляло труда, – он таскал, рубил, готовил, лазил по пояс в снегу за добычей; охотник занимался только шкурками – сортировал, мездрил, сушил, пересчитывал, прикидывал, сколько выручит денег. Хорек понял: делиться с ним Виталий не собирается. Это было бы понятно – вся жизнь охотника зависела от зимней удачи. Хорек жил в зимовьях, питался, пек оладьи за счет охотника, ел его сало, грыз его сухари – драгоценней подарка в лесу не придумаешь, но и пахал ведь как негр, в ответ ласкового слова не слыша. Виталий считал: раз объяснил – повторять не следует, и, случись у Хорька заминка, взрывался, выходил из себя и долго еще матерился под нос, сопел дорогой: «Узел, вишь, не завязать ему, падло интернатское, привык бабьи на ботинках вязать».

Часто вечером, уединившись, Хорек вязал узлы: прямой, рифовый, простой штык, штык с обносом, шкотовый, – добивался Виталиевой простоты: «Раз – готово – намертво!» Такое учение сберегало лесное время, а главное, когда счет шел на секунды, незнание могло дорого обойтись. Оскорбляли лишь невнимание и суровость.

Он учился – скрипя зубами, вязал мокрые, ледяные концы. Они даже снились ему по ночам – Хорек просыпался в холодной испарине и, еще сонный, замороченно вращая глазами, соображал: справа петля, под низ суй, внахлест, и дернул, или нет… – падал на тюфяк, отключался.