Рыба. История одной миграции.

— Думаешь, Моцарта будут играть? Трахаться она к нему ходит — ты их вместе видела? За ручку держатся, когда в лифт садятся.

— Это дела не касается, пойдем к Антону.

— Всех касается, люди должны больше трахаться, как кролики, если бы секса не было, мы б давно вымерли от одиночества. Вера! — Она заискивающе посмотрела мне в глаза. — Мне твой Марк Григорьевич нравится, он живой, и ты живая, я тебе сразу поверила.

— Веришь, — вызови врача. Вчерашнее обязательно повторится.

— Ага, вызову. Я понимаю, ты только его уколи, ему сейчас просыпаться ни к чему.

В капельнице и снотворном никакой беды не было, я сдалась. Кое-как мы его растолкали, Юлька повела его в туалет. Антон был бледен и плохо ориентировался в пространстве — без поддержки он бы до кровати не дошел. Увидел меня, долго силился, вспоминал, но вспомнил, что было ночью.

— Ты меня чистила? Я думал, дуба дам — такие сны снились! — Он закатил глаза.

— Ложись и давай руку!

Он покорно исполнил приказание.

— Слушай, слушай, ты капельницу ставь, а снотворное отмени, я спать не хочу, это же пытка в натуре! — Он вдруг заплакал и зарылся в подушки.

Пришлось его уговаривать, гладить, успокаивать, пугать, обнадеживать. За полчаса мы справились. Юлька теперь действовала со мной заодно, выступала подголоском, что Антона раздражало. Мне пришлось воевать на два фронта, но воевать хитро — оба они не признавали прямого диктата. Изворачиваясь, увещевая, заговорила им зубы: Юлька замолчала, Антон принял роль несчастного больного, что в данный момент ему явно нравилось, сдался и, получив свою капельницу, затих и уснул.

До двенадцати оставался час. Идти в аптеку и по магазинам не хотелось, да и не нужно было. Юлька сварила кофе, принялась рассказывать. Я, впрочем, ее за язык не тянула.

Познакомились они на квартире друзей, в притоне, за плечами у каждого было по две ходки в “больничку”. Оба устали. Дали друг другу клятву, что соскочат, завяжут с зельем. Материально обоих поддерживали отцы.

— Мой, видела, “Фольксваген” подарил, лишь бы я была паинькой.

Но Антон сорвался.

— Наверное, из-за меня — он под кайфом хорошо трахается.

— А без кайфа?

— Без кайфа — лениво. Как объяснить, ты не поймешь…

Юлька его выгораживала. Она верила в то, о чем говорит, но я чуяла: где-то скрывается ложь. Ее отец ушел из семьи, помогал им с матерью нерегулярно, надолго исчезал.

— Он на меня по-настоящему внимание обратил в пятнадцать, когда я в первый раз залетела. По врачам водил, деньги платил — проснулся. Стыдно стало, дочь генерала, а на игле.

Ни разу не назвала по имени, только: отец, даже не папа. Она не выставляла счет в открытую, но видно было, во всем винила не себя — его, один раз переложила груз ответственности, и ей понравилось, жалела себя, выходит. Пройдя огонь и воду, похоронив между “больничками” мать и оставшись одна, она, кажется, ничего уже не боялась. Говорила о своей жизни легко, буднично, смеялась, вспоминая такое, что нормальному человеку не снилось. Антон подобрал ее, уже начавшую терять разум, возился с ней, как с породистым щенком, выходил, а после влюбился.

— Прикинь, он меня тем взял, что в постель не тянул. Такое со мной было впервые в жизни.

Но круг всегда замыкался, выкарабкаться из него не получалось. Ей нужно было выговориться. Я слушала, поддакивала, задавала наивные вопросы:

— Кайф — это счастье?