Рыба. История одной миграции

Я сломала четыре ампулы реланиума — ему нужна была слоновая порция, чтобы отключиться. Он был перевозбужден, говорил без умолку и вдруг замолкал на полуслове, картинно закусывал губу, глядел на приготовления слезящимся глазом и опять срывался, гнал вопрос за вопросом, откидывал голову, стонал, страх сидел в нем все это время и не отпускал.

Наконец я поймала вену, поставила капельницу.

— Это что? Назови!

Он испуганно следил за пузырьками в бутылке.

— Счас! Я буду тебя просвещать! Лежи смирно, береги силы, скоро станет тепло.

Я положила руку на его мигом вспотевший лоб, принялась поглаживать виски. Он подтянул ноги к животу, выставил обе руки, неотрывно смотрел на пузырьки.

— Согрелся, теплее?

— Приход, у-у — сила, что ты, ведьма, мне вкатила?

— Замолчи, еще немного, и мы бы тебя на кладбище повезли, лежи тихо, успокойся, все уже позади, все хорошо.

Он сразу успокоился, мышцы лица расслабились, он закрыл глаза — поверил, что я вколола ему дозу. Он заснул раньше, чем начал действовать реланиум. Я прокапала четыреста миллилитров гемодеза и тут только поняла, что по квартире гуляет сквозняк — окно в кухне было распахнуто настежь, дверь не закрыта. Юлька все это время сидела как загипнотизированная на полу, прислонившись спиной к стене, в ушах — наушники. Я ее растормошила, выключила плеер, закрыла окно на кухне, прикрыла дверь.

— Он должен выспаться, утром капельницу надо повторить. Спать он будет долго. Советую вызвать врача. Кто его наблюдает?

— Есть один пилюлькин, просто не успел бы доехать. Я застремалась, он в навязке, вены вскрыл, мне сначала показалось, что глубоко, — кровь как брызнет!

— Что значит «в навязке»?

— Страх. Когда посидишь с недельку, приходит. Все вроде бы хорошо, по кайфу, весело, кумарно, и вдруг где-то внутри появляется червячок. Сначала ты боишься чего-то неконкретного. Просто страх, страх сам по себе… Он появляется внутри твоего тела, существует как бы приступами: то нахлынет, то отпустит. Причем каждый раз, когда снова приходит, он все сильнее, словно растет внутри тебя. Растет до тех пор, пока не появляется «маничка». Кажется, что кто-то замыслил против тебя зло. Тошка меня в этот раз просто изнасиловал, хорошо, не душил.

— Как?

— Элементарно. Скрутил и трахнул жестоко, он под кайфом сильный, как бык. Вообще-то я его таким люблю, но тут был перебор: я поняла, что у него крыша поехала. Меня не узнавал, звал Светкой — это жена, которая его бросила. Я кричать начала, думала оттает. Очнулся, прощения попросил. И опять в страхи. Вбил в голову, что голуби за ним следят. Сам их прикармливал, крошки на козырек под окном кидал. Убежал, где-то прятался, ночью приполз — ночью птицы не летают. Принял дозу, и его поперло.

— Стал резать себя скальпелем?

— Я видела, как по полруки сносили — боли же нет, только страх лопнуть и облегчение, когда кровь потечет. Я сама не поролась, но видала. А хочешь — тараканов гонять? Они под кожей поселяются, воняют, как гной или говно, жрут тебя изнутри, размножаются. В прошлый раз он ноги колол, чтобы их выпустить, — три часа в ванне столбом простоял, чтобы они вниз стекли и разбежались. Улет полный!

Она вдруг рассмеялась.

— Такие пироги… Не знала?

— Знать не хочу. Сдай его завтра врачу, а лучше в больницу, он на пределе, поверь мне.

— Еще нет. — Она вздохнула. — В больничку нельзя, закатают надолго. Сам отойдет, завтра будет, как тряпка. Ты приди, проколи его еще денек-другой, чтоб он проспался и не вставал. Поколешь, я денег дам.

— Я не врач, не могу взять на себя ответственность.

— Ну и на том спасибо. Значит, надо Черепу кланяться, он вызовет доктора.

— Ты сама-то как, ведь ты тоже…

— Я покурила маленько, мне сейчас скатываться нельзя, да и не хочется, если честно. Когда он в навязках, я должна быть, как пионер-герой Валя Котик, — всегда готов!

Она начала засыпать прямо на глазах, речь ее стала бессвязной, она с трудом поддерживала беседу. Я отвела ее в комнату, уложила на диван.

— Спсибо, буду должна. — И она отключилась.

Я накрыла ее махровым халатом — в квартире почти не было вещей: колченогий стол, разбитые, стянутые скотчем стулья, какие-то тряпки у стены — нестиранное белье, и ушла, притворив дверь.

Рассказанного и увиденного было достаточно, чтобы лишить меня сна. Я легла в кровать и долго лежала в темноте, смотрела в потолок.

Вспомнилась наша улица в Пенджикенте — поздний вечер, тишина вдруг взрывается дикими криками, грохотом разлетающегося стекла, треском крушащейся оконной рамы. Со второго этажа геологического барака, что напротив нашего дома, вылетает Костя Мурад — бич, геологический сезонный рабочий. Я, девочка, смотрю на все из-за занавески — крики напугали меня, я почти уснула, но вот случился очередной дебош, я вскочила и уже стою у окна.