Рыба. История одной миграции

Костя долго лежит без движения. Наконец, как в замедленном кино, начинает шевелиться, встает на четвереньки, оглядывается, соображает, где он и как сюда попал. Ощупывает себя, вытирает лицо, руки его в крови, вероятно, он порезался, пробив головой окно. Из подъезда общежития выходит его вечный собутыльник Рауф по кличке «Хромой» — сломанная нога неправильно срослась, он заметно подволакивает ее.

Кругом темень, окна в общаге даже не зажглись. К таким разбирательствам здесь привыкли… Кажется, я одна подглядываю за ними. Два приятеля перебираются к единственному фонарю на улице, причем Костя ползет на карачках, как зверь, — сил встать на ноги у него, похоже, нет. Хромой стоит над другом, ощупывает его голову.

Они что-то обсуждают, громко матерятся, машут руками в сторону общаги. Рауф отходит к колонке, снимает с себя рубаху, мочит ее в струе воды, возвращается, заботливо обтирает лицо раненого товарища.

Тот еще не вполне в себе, хлопает глазами, как после контузии.

Наконец, кровь смыта. Друзья располагаются прямо под фонарем.

Рауф достает папиросу, набивает ее планом, закуривает, затягивается, передает товарищу. Покурив, они впадают в оцепенение — Хромой опускает обессилевшую голову на плечо раненого Кости. Теперь тот поддерживает Рауфа, сам при этом занимается важнейшим делом — принимается быстро-быстро расчесывать свои колени, словно их накусали рыжие муравьи. Наконец и этот процесс завершен, оба немного приходят в себя и поворачивают тяжелые головы, смотрят так, словно увидели друг друга впервые. Дальше все происходит молниеносно: оба кричат, Хромой бьет Костю в лицо кулаком, Костя выхватывает нож и вонзает его в бок своего неразлучного друга. Улица опять взрывается криком — кричат теперь со всех сторон, к фонарю бегут какие-то мужики. У Мурада отнимают нож, связывают его поясным ремнем.

Откуда-то выныривают «скорая» и милицейская машина.

Последнее, что я вижу, — детское, улыбающееся лицо убийцы: он смеется, что-то бормочет себе под нос, садясь в «воронок». «Скорая» увозит Хромого, который выживет и долго еще будет бродить по городу в поисках приработка и кайфа, пока его не найдут утонувшим в холодном февральском арыке…

Из глубины квартиры появляется мама, укладывает меня спать, делает из одеяла конверт, сидит со мной, тихо гладит по голове.

— Спи, Верунчик, забудь, плохие дядьки подрались — это план, он лишает людей разума, делает их рабами травы.

…Я вспоминаю, я много о чем вспоминаю в ту ночь. Воспоминания лишают меня воли к сопротивлению — прошлое стоит перед глазами, с силой вжимает в матрас, я не могу пошевелить ни рукой, ни ногой.

Образы, слова, запахи, звуки вспыхивают в сознании и уходят в тень, замещаются другими. Это похоже на погружение в океан, только мир, который заливает меня до самых глубин души, совсем не похож на красоты, что показывают по телевизору, — он прямой и твердый, как чугунный штырь, пригвоздивший Насрулло. Оказывается, он всегда со мной, вот только зачем? Ночь бесконечна для мыслей, которые не могут мечтать об утреннем солнце.

7

Утром меня разбудил звонок в дверь. Ожидая продолжения ночной истории, я быстро накинула халат и бросилась открывать. Каково же было мое удивление — за дверью стоял Марк Григорьевич. Он, оказывается, летел с австралийских гастролей и решил завернуть в Москву, сделать нам сюрприз.

Пока он мылся и готовил завтрак, я занималась бабушкой. Процедуры, овощное пюре и сок она приняла, как королева, встречающая иноземного посла некрупного государства, всем видом выражая свое превосходство и скуку от надоевшей церемонии.

После завтрака Марк Григорьевич вдруг спросил:

— Ты сейчас в аптеку и по магазинам?

— Как обычно, Марк Григорьевич.

— Погуляй, пожалуйста, часика три и возвращайся к двенадцати. — Он густо покраснел. — Ко мне должна придти ученица, не хочу, чтобы нам мешали.

Аптека была в соседнем доме, магазины тоже, сидеть внизу у Петровны не хотелось, я решила заглянуть в восемьдесят четвертую. Антон еще спал, Юлька же, наоборот, сгоняла в аптеку, купила гемодез и реланиум и, по ее заверению, уже собиралась стучаться ко мне.

Встретила меня, как старую знакомую.

— Здорово, я была уверена, что ты придешь!

— Почему так?

— Ты простая, я носом чую, кто чем пахнет.

— Хитришь, врача не хочешь вызывать?

— Врача не хочу, а насчет тебя — правда.

— Твое счастье, приехал хозяин и выставил меня за дверь — будет заниматься с перспективной ученицей.

— Ну! Поняла?

— Что я должна понять?

— Думаешь, Моцарта будут играть? Трахаться она к нему ходит — ты их вместе видела? За ручку держатся, когда в лифт садятся.

— Это дела не касается, пойдем к Антону.

— Всех касается, люди должны больше трахаться, как кролики, если бы секса не было, мы б давно вымерли от одиночества. Вера! — Она заискивающе посмотрела мне в глаза. — Мне твой Марк Григорьевич нравится, он живой, и ты живая, я тебе сразу поверила.

— Веришь, — вызови врача. Вчерашнее обязательно повторится.

— Ага, вызову. Я понимаю, ты только его уколи, ему сейчас просыпаться ни к чему.