Рыбаки

Вечером, примерно к тому времени, когда должна была начаться игра, дождь прекратился. Икенна куда-то пропал. Мы все ждали, когда восстановят подачу электричества, хотели посмотреть заветную игру, однако к восьми часам еще сидели без света. Весь день мы с Обембе проторчали в гостиной, читая при скудном дневном свете. Я читал любопытную книгу в мягкой обложке о животных, которые разговаривали и носили человеческие имена; это были домашние животные: собаки, свиньи, куры, козы… О моих любимых диких зверях не говорилось, но я не отрывался: меня затягивало то, что животные думали и разговаривали подобно людям. Я увлеченно читал, когда Боджа, сидевший все это время тихо, сказал матери, что хочет посмотреть матч в «Ля Рум». Мать в это время играла с Дэвидом и Нкем в гостиной.

— Разве уже не поздно? Дался тебе этот матч, — сказала она.

— Нет, не поздно, я пойду.

Немного подумав, она взглянула на нас и сказала:

— Ладно, только будьте осторожны.

Прихватив фонарь из комнаты матери, мы вышли в сгущающиеся сумерки. Тут и там виднелись скопления домов, освещенных благодаря генераторам — устройства громко гудели, наполняя район сплошным белым шумом. Большинство жителей Акуре верили, будто местные богачи подкупили отделение Национального ведомства энергоснабжения, чтобы во время вот таких крупных матчей вырубался свет и они могли заработать, устраивая платные просмотры. «Ля Рум» был самым современным отелем в нашем районе: четырехэтажное здание, обнесенное высоким забором с колючей проволокой. По ночам, даже когда пропадало электричество, яркие фонари, что высились над стеной, проливали озера света на прилегающую часть улицы. В тот вечер, как и в другие, когда случались перебои в энергоснабжении, «Ля Рум» превратил свой вестибюль в импровизированный телезал. Снаружи для привлечения людей водрузили крупную вывеску с цветным плакатом: логотип Олимпийских игр и подпись «Атланта 1996». Когда мы пришли, вестибюль и в самом деле оказался битком набит: люди теснились по всему помещению, изворачиваясь и стараясь увидеть хоть что-нибудь на двух четырнадцатидюймовых экранах, поставленных друг напротив друга на высоких столах. Те, кто пришел раньше всех, устроились на пластиковых стульях поближе к экранам; остальные зрители, которых становилось все больше, толпились позади.

Боджа приметил местечко, откуда был виден один из телевизоров, и прошмыгнул между двух человек, оставив нас с Обембе, но потом мы наконец тоже нашли место, откуда получалось смотреть футбол, пусть и урывками: приходилось наклоняться влево, подглядывая в узкий зазор между двумя мужчинами, чьи туфли воняли, как тухлая свинина. На следующую четверть часа или около того мы с Обембе погрузились в тошнотворное море тел, от которых исходил чрезвычайно насыщенный запах рода людского. От одного мужчины пахло свечным воском, от другого — старой одеждой, от третьего — мясом и кровью животного, от четвертого — засохшей краской, от пятого — бензином, от шестого — листовым металлом. Когда мне надоело зажимать рукой нос, я сказал Обембе, что хочу домой.

— Почему? — спросил брат, словно удивившись, хотя, как и я, побаивался крупноголового мужчины, стоящего за нами, и, вероятно, тоже хотел уйти. Мужчина сильно косил обоими глазами, так что они сходились к переносице. Обембе было не по себе еще и оттого, что тот пролаял: «Стоять надо нормально!» — и грубо толкнул Обембе в голову грязными руками. Он был как летучая мышь: уродливый и жуткий.

— Нельзя уходить, тут Икенна и Боджа, — прошептал Обембе, краем глаза поглядывая на страшного мужчину.

— Где? — шепотом спросил я.

Брат долго не отвечал; он стал медленно запрокидывать голову назад, пока не смог шепнуть:

— Он сидит впереди, я видел… — Но тут его голос потонул в громком реве. Воздух взорвался дикими выкриками: «Амунеке!» и «Гол!»; вестибюль накрыло волной радостного галдежа. Сосед похожего на летучую мышь человека, ликуя и молотя по воздуху руками, локтем попал Обембе в голову. Обембе вскрикнул, но его голос смешался с диким ором, и потому казалось, что мой брат радуется вместе со всеми. Кривясь от боли, он привалился ко мне. Тот, кто его ударил, ничего не заметил и продолжал орать.

— Это плохое место, идем домой, — попросил я Обембе после того, как раз десять произнес: «Прости, Обе». Чувствуя, что убедить его не удалось, я прибег к словам матери, которые она часто произносила, когда мы рвались посмотреть футбол вне дома: — Нам нельзя смотреть этот матч. В конце концов, если наши победят, деньгами они с нами не поделятся.

Сработало. Обембе, стараясь не расплакаться, кивнул. Потом я кое-как дотянулся до Боджи, зажатого между двумя парнями старше его, и похлопал его по плечу.

— Чего? — торопливо спросил он.

— Мы уходим.

— Почему?

Я не ответил.

— Почему? — снова спросил Боджа. Ему не хотелось отвлекаться.

— Просто, — сказал я.

— Ну ладно, потом увидимся, — произнес Боджа и повернулся к экрану.

Обембе попросил фонарь, но брат его не расслышал.