Рыбаки уходят в море… Исландская новелла

Гвюдмундур, сельский староста, возвращался к себе на Мыс с заседания правления коммуны. Весь путь он проделал верхом. Вероятно, многие считали его несовременным, потому что у него было несколько лошадей да добротная сбруя к ним — седло и уздечка. Седло с исправными подпругами, уздечка тоже хорошая, нечиненая, с целым ремнем и с цепью. А ведь так — в удобных седлах и с прочными уздечками — ездят по дорогам нашей страны, кстати сказать, и после того, как бензин пробился к власти. Конечно, втайне Гвюдмундур иногда подумывал, что джип был бы побыстрее лошади… Впрочем, вообще-то он значительно меньше других был падок до всяких новомодных глупостей.

По натуре Гвюдмундур был человек уравновешенный. Но на сей раз, спешиваясь возле дома, громко ворчал и к тому же не очень-то выбирал выражения, так что его жена Рагнхильдур уже издали почувствовала, в каком он настроении. Однако, войдя в дом, он все же смягчился.

— Какие новости в коммуне? — спросила Рагнхильдур.

— Новости? Да почитай что никаких. Обычное безобразие: конец июля, а луга заросли, кругом валяется старое неубранное сено, его и сеном-то грех назвать, больше смахивает на кучи свалявшейся шерсти. Похоже, им чем бы ни заниматься, лишь бы не сеном, мороки, вишь, чересчур много: коси его, сгребай, вороши да скирдуй. Это, конечно, не относится к Тьёртну и Грисастадиру, они единственные из хуторян, кто еще сохраняет здравый рассудок.

— Ну и ну, просто диву даешься, — сказала жена и тяжело вздохнула, — Сказывают, прямо напасть какая-то. Я так понимаю, дорогой, что этому народу лучше бы быть в коммуне писарями.

— Ну не-ет. Может, ты и не права. Магнус с Речного Берега только и делает, что пишет целыми днями. Сигмундур с Устья тоже погряз в сочинительстве. Ну, а Паудль с Перевала, говорят, уже чуть не пол-ящика в письменном столе своей писаниной набил и все продолжает.

— Да, слов нет, плохи дела, — промолвила хозяйка и еще раз тяжело вздохнула. — И что же, они все про себя пишут или о чем другом?

— Про свою жизнь, вроде как биографии. Да что ты спрашиваешь, разве сама не знаешь?

— Говорят так, но я все же не до конца верю этой чепухе. О чем, например, Магнус с Речного Берега станет рассказывать в целой книге?

— По сравнению с другими этому Магнусу еще есть чем похвастаться, его хоть собаки признавали. Ведь он почти десять лет лечил их по всей округе.

— Дорогой, но разве на книгу этого хватит?

— А служебные поездки на что? Можно ведь еще описывать бесчисленные перемены в погоде, как водится в таких путешествиях. Ветер то с юга, то с запада, то с востока или севера… Я вот не знаю, что может рассказать о себе Сигмундур с Устья, разве что описать свою немецкую подружку и все, что с ней связано.

— Будет тебе, этого Сигмундур никогда не сделает, пусть радуется, что хоть выпутался из всей этой истории.

— Да, что касается любви, она там цветет пышным цветом. Причем эта чертовка отстаивает право на внебрачное сожительство, а упорства и настойчивости ей и ее землякам не занимать.

— Ну и дела… Там, в Устье, семья давно дала трещину, не хватало лишь пустяка, чтобы она совсем развалилась. Бедный Сигмундур едва оклемался, — сказала Рагнхильдур. — Значит, по-твоему, они собираются издавать свои сочинения?

— Уверен. Уж больно столичные издательские короли жадны до длинных нудных жизнеописаний, за это они платят не скупясь. А коли говорить о той биографии, что лежит в ящике на Перевале, то, я слыхал, там не то шесть, не то семь томов. Паудль вроде даже собирается пока заложить участок, а потом потихоньку выкупать, если за книги дадут хорошую цену.

— О каких же это страстях он там пишет? — спросила Рагнхильдур.

— При чем тут страсти? Ведь Паудль долгое время был председателем потребительского кооператива и без колебаний может опубликовать все годовые отчеты его членов, да еще и с накладными — зернышка не упустит. А насколько мне известно, такие вещи имеют непреходящее культурно-историческое значение.

— Да-а, не мне судить, но раз уж нужно писать книги вроде бы и обо всем и ни о чем, то куда разумнее поступать, как Брандур с Ручья. Взять да заставить какого-нибудь мудреца из Рейкьявика написать историю семьи, убытков-то самой семье меньше будет.

— Едва ли, — возразил Гвюдмундур. — В конце концов то же на то же выходит. Целый месяц Брандур торчал дома, а Гунноульвур его расспрашивал. Больше того, они без удержу восторгались столичным гостем. Работу забросили, а у дочерей Брандура, которые только и делали, что жарили мясо да взбивали сливки, под конец уже все стало из рук валиться.

— Ай-ай-ай, не думаю, чтобы его покойной жене пришелся по душе весь этот вздор. А как, по-твоему, чем Брандур сейчас хвастается?