Рыбаки уходят в море… Исландская новелла

Так, с небольшими вариантами, я твердил каждую смену и вдруг заметил, что в автобусе они пересмеиваются и поглядывают на меня, как на какую-то диковину. Чего я только не передумал, ведь я не знал, что они меня слышали. Такое мне и в голову не приходило. Но когда они разок-другой намекнули со смехом, что ждут не дождутся, чтобы один тип перестал молоть вздор, я догадался, что к чему. И прикусил язык. Конечно, я испугался, еще бы: ведь они все слышали и могли сообщить в контору. Я лишился сна. А когда они начали отпускать шуточки насчет какого-то взрыва, мне и вовсе стало не по себе. Я понял, что им все известно. Теперь в автобусе я стараюсь забиться подальше в уголок, чтобы не слышать их. Стараюсь не смотреть в их сторону. Последний раз они говорили, что для таких людей и стараться не стоит. Теперь я знаю точно: если я останусь у котлов, они будут помалкивать, а откажусь — нажалуются на меня в контору. Они перестали ухмыляться и поглядывать в мою сторону. За последние две недели я почти не слышал намеков, вот мне и стало ясно: они хотят, чтобы все осталось по-прежнему, чтобы я бессменно дежурил у котлов и избавил их от этой работы. Обрадовались, что можно обманом спихнуть на одного работу потяжелее. Какое им до меня дело! Нет, я их не осуждаю, но ведь они хорошо знают, что значит сидеть тут, у котлов.

Может, они думают, что я их разыгрывал? А может, кое-кто из них и верит, что я собирался взорвать завод? Сказать бы им, что я просто убивал время. Я мечтаю об этом, но боюсь даже рот раскрыть.

Уволиться я не смею, мне придется работать здесь, пока не забудется вся эта история. Рисковать нельзя.

Не знаю, откажусь ли я в будущем от своей игры. Придется придумать что-нибудь еще. Я пытался говорить про себя, но разве это сравнишь с трубой? Мне хочется снова говорить перед трубой, теперь я уже не могу молчать; я должен сказать им, что просто убивал время, должен повторять без конца, что у меня не было злого умысла. Но ведь я никогда этого не скажу. Буду лишь изредка поглядывать на трубу.

Вестейдн Лудвикссон На бегу

Оули Пье! Я думал, ты более снисходителен, чем другие!

Постой, умоляю тебя, я больше не могу, бегун-то из меня никудышный.

Я верил, что ты придешь, несмотря ни на что, и выслушаешь меня, я уже приготовился все тебе рассказать. Мне трудно поверить, что тебе так уж необходимо идти… ты просто-напросто сбежал от меня.

Должен сказать, я искренне желал ей добра, мне было жаль ее, потому я ее и преследовал. Не потерпи я неудачу, она бы со временем оценила мои старания и вспоминала бы обо мне с благодарностью, как о человеке, который помог ей выработать характер. Передо мной была трудная задача. Я хотел вдохнуть в нее жизнь, а для этого все средства хороши, нельзя ничем пренебрегать; я знаю, ты-то меня поймешь, ты и сам человек целеустремленный, более того, ты поможешь мне, похлопочешь за меня, ведь верно, ты мне не откажешь.

Кто лучше меня самого понимает, что я за человек, уж я-то себя знаю и ничего от тебя не утаю.

Подумай о Кларе, она молчит, точно воды в рот набрала. Ты хорошо знаешь и ее, и меня, что же ты убегаешь, как заяц, ведь мы с тобой знакомы чуть не сто лет. Я всегда был спокоен и рассудителен. Я мог бы стать выдающейся личностью, если бы не нервы; мне достаточно один раз взглянуть на человека, чтобы понять, чего он стоит. Я все насквозь вижу, все чувствую, у меня знаешь какая смекалка. И я не пью.

Помнишь, как я однажды сказал Сигги Паудлю, что он пустой человек, я схватил его за горло, прижал к стене и без конца повторял: пустой ты человек, Сигги Паудль! Под конец я уже просто рычал ему в лицо, называл пустым человеком, тупицей, размазней, а он лишь смущенно улыбался, думая, наверно, что я шучу. Пришлось объяснить ему, что все это серьезно, что он пустой человек. Помнишь, что он сказал после этой сцены? Ничего, ни словечка! Только смотрел на меня с мольбой, вот и весь его ответ. Ничто в нем не возмутилось, хотя я сто раз назвал его безмозглым болваном. Я мог бы как угодно обзывать и унижать его. У него не было характера.

Отсутствие характера — вот что я всегда не выносил в людях.

Отплати мне Сигги Паудль той же монетой, я бы тотчас признал, что он настоящий человек, и даже лучше многих других. Мне всегда хотелось добиться ответа, разумеется достойного ответа.

Говорю тебе все как есть, видишь, я себя не выгораживаю, я знаю, ты ненавидишь лицемерие и требуешь полной искренности: Оули Пье, умоляю тебя, помоги мне, впрочем, дело не только во мне, ты должен помочь Кларе.