Рыбья кровь

Видимо, у норков уже были о нем дополнительные сведения, потому что этого последнего довода им оказалось вполне достаточно. Кроме своего оружия норки хотели вывезти из Перегуда и захваченную добычу, говоря, что липовский князь не может иметь к ней никакого отношения. Дарник не спорил, считая, что ценный груз – лучшее средство заставить северных разбойников побыстрей убраться с чужой территории.

Полтора дня понадобилось норкам на сборы. И вот наконец на пятый день осады торговые ворота Перегуда распахнулись, и из них на лед стали выезжать сани с ранеными норками, сундуками с добычей и тюками с провизией. По бокам шли уцелевшие воины, их оставалось не более полусотни. Хмуро и зло посматривали они на ряды дарникцев, мимо которых проходили. Вдруг один из липовских гридей, потерявший в жураньском сражении родного брата, не выдержал и, выскочив вперед, метнул в норков топор, топор попал обухом в щит одного из охранников, не причинив ему ни малейшего вреда. Норки тут же сомкнулись в одну линию, ощетинившись копьями и мечами.

– Повесить, – коротко приказал арсам Дарник.

И через две минуты безумный гридь уже дергался на аркане, закинутом на сук старой ракиты. Успокоенные и удивленные норки продолжили свой путь.

5

Повешенный гридь явился не единственной жертвой, которой пришлось заплатить за взятие Перегуда. Едва въехали в Перегудскую крепость, прискакал гонец из селища, где оставались женщины и раненые, и сообщил о смерти Маланки. Как ни был Дарник готов к этому, душа его болезненно сжалась: оборвалась незримая связь со всей его предыдущей жизнью, не стало человека, ради которого стоило совершать великие дела. С надеждой спросил, успела ли она узнать о его новой победе, и, услышав, что дарникский десятский, привезший в селище запас конины и новых раненых, подробно рассказал ей про воинские успехи сына, слегка успокоился – мать могла по-прежнему гордиться им.

Перегудцы встречали своего освободителя шумными и радостными криками, сильно обескураживая Рыбью Кровь. Он полагал, что после трех месяцев рабства им должно быть стыдно и неловко смотреть ему в глаза. Но нет, никто и не думал опускать голову, а ведь среди горожан немалое число составляли крепкие мужчины и парни.

После праздничного пира он собрал в воеводском доме перегудских старейшин, чтобы решить, как жить дальше. Никто не отказывался подчиняться впредь липовскому князю, вот только сомневались, как он сможет управлять ими с расстояния в четыреста верст. Дарник же спросил напрямик:

– Сегодня умерла моя мать. Я не знаю, где ее хоронить: здесь или везти в Липов. Если похороню здесь, то уже никогда не откажусь от вашего города, поэтому решайте сами.

Старейшины молчали, хорошо понимая важность своего ответа.

– Мы боимся, как бы не вышло так, что норки будут постоянно нас захватывать, а ты – освобождать, – высказал общее мнение самый старший из отцов города. – Для тебя это выйдет накладно, разве не так? У нас сейчас нет даже средств, чтобы заплатить тебе за освобождение.

– Год назад Липов едва набрал припасов на сорок моих воинов, сейчас в нем более четыреста мечей, и Липов от этого стал в десять раз богаче. Не будете рисковать – ничего никогда не получите. За освобождение заплатите весной, построите пять тридцативесельных ладей и вместе с ладьями норков отправите речной дорогой в Липов.

Сказав так, Дарник дал время старейшинам думать до утра, а сам отправился в селище. Там уже шло энергичное приготовление к похоронному ритуалу. Откуда-то взялась богатая женская одежда, новенькая прялка, резные чаши с зерном, медом и молоком, просторный гроб-домовина, рассчитанный на крупного мужчину. Всю ночь Дарник просидел у тела матери, привыкая к потере. Не один раз слезы накатывались ему на глаза, но потом высыхали – даже в малом не позволял он себе подчиниться своим чувствам.

Утром, щедро расплатившись со смердами, Рыбья Кровь со всем обозом выехал в Перегуд. За тяжелую бессонную ночь принял твердое решение: хоронить мать у Перегуда и владеть им, несмотря ни на что. К счастью, сопротивление старейшин преодолевать не пришлось, на его княжение они дали утвердительный ответ и для сожжения выделили лучшее место. Пока выкладывали сруб из сухих бревен и устанавливали на него сани с домовиной, съестными припасами и женскими хозяйственными принадлежностями, нужными Маланке в потустороннем мире, перегудский жрец оглашал округу бесконечными славословиями в ее честь. Дарник сам поднес пылающий факел к пучкам соломы, торчащим из сруба. Тризна сопровождалась жалобными песнями и завываниями местных плакальщиц. Присутствующие были довольны – похоронный обряд проходил на самом высоком уровне. Погребальный костер горел до вечера, наутро на сером пепелище стали выкладывать малый каменный курган, а вокруг него из жердей сооружать легкий забор, дабы ничто не мешало ветру покрыть трехсаженную горку плодородным слоем земли с семенами деревьев и кустов.