Рыбья Кровь и княжна

Даже по приблизительным прикидкам становилось ясно, что войска здесь даже не двадцать, а все тридцать тысяч. Вот только войско это вряд ли было достаточно боеспособным. По сто гридей-нукеров у каждого тархана и триста таких гридей у хана еще представляли какую-то силу за счет выучки, хороших мечей и доспехов. Толпы же парней-пастухов имели лишь сулицы и кистени для отпугивания волков. Даже луки были далеко не у всех. Возле юрт стояли целые снопы пик и на специальных козлах висели связки круглых кожаных щитов — но это опять был войсковой самообман. Многие парни ходили пешком, занимались возле юрт какой-то работой, видимо, отправив своих скакунов пастись в табуны.

Первым желанием Дарника было попросить Сатыра устроить общие боевые игрища, чтобы увидеть, на что эти пастухи способны, но он сразу же передумал. Орде необходимо было срочно перемещаться на новые выпасы, тут не до смотрин перед каким-то липовским князем. Да и ничего особого игрища не покажут. Разумеется, две-три сотни богатырей среди такого множества наверняка найдутся, не в них же суть военной силы всей орды.

— Почему ты ничего не спрашиваешь? — не выдержал дарникской безучастности хан.

— От моих вопросов дело не станет ни лучше, ни хуже, а сам я попаду в глупое положение. Лучше все понимать без лишних слов.

Сатыр заулыбался:

— И что ты уже успел понять?

— Что ты, хан, волнуешься больше меня.

— Из-за чего это мне стоит волноваться? — опешил от его слов хан.

— Я рискую только своей жизнью, а ты — родовой честью. Следишь за каждым своим словом, чтобы не уронить себя в глазах поданных. От меня тебе урона никакого не будет, я же обещал соблюдать ваши обычаи.

Некоторое время Сатыр ехал молча, обдумывая услышанное.

— А ведь ты прав, — признал он, дружески улыбаясь. — Похоже, мы с тобой поладим.

Так и не осмотрев до конца все улусы, они остановились в одном из них на ночевку. Для ватаги арсов выделили две больших юрты, князю, как и положено, юрту отдельную. Незнакомые запахи, мерцающий очаг посреди юрты, звериные шкуры в качестве подстилки и одеял очаровали его. Из предложенных четырех девушек он выбрал самую простоватую и полную просто потому, что она безразлично смотрела в сторону, мол, ее-то точно чужой князь не удостоит вниманием. О какой-то особой благодарности степной простушки Дарник думал меньше всего. Печаль по Адаш продолжала жить в его сердце и удерживала его от более заинтересованного выбора.

Благодарности от Болчой, так звали девушку, действительно не последовало, зато случилось легкое и забавное времяпрепровождение. Дарника еще со времен Бежети сильно удивляло, как это люди придают такое значение большой любви. Сами маленькие, а любовь непременно хотят большую. Тут из малой любви женщины способны сотворить для мужчины массу неприятностей, что же вышло бы из большой? Сам он всегда с подозрением относился к призывным взглядам незнакомых красавиц, для него это было как непрошеное вторжение в него, в Дарника, хотелось, чтобы они приложили к своим глазам еще что-нибудь интересное. Он и в наложницах ценил прежде всего их своеобразие и то конкретное, что они в нем вызывали. К скромной Зорьке следовало обращаться за ласковостью и душевностью, к шумной Черне — за упреками и столь же пылкими прощениями, к мужиковатой Саженке — за ее интересом к войсковым делам, к великовозрастной Шуше — за материнским успокоением, к молчаливой Адаш — за женской таинственностью и необременительностью, к честолюбивой Всеславе — за умным словом и безупречными приличиями.

И вот сейчас в лице Болчой он получил обыкновенную хохотушку. На людях сама скромность и сдержанность, с ним наедине она тотчас зажигала и уже не тушила веселые светлячки в своих хорошеньких карих глазках. Мало зная словенских слов, она без всякого стеснения заменяла их жестикуляцией не только рук, но и плеч, бровей, губ и даже ног, заставляя его не понимать, а догадываться о том, что хочет высказать. А еще она боялась щекотки, из-за чего почти всякое к ней прикосновение заканчивалось тихим заливистым смехом. Единственным спасением от этого было поплотнее прильнуть к его телу, тут она про щекотку забывала. Словом, княжеская искушенность в любовных играх подверглась весьма существенному дополнению.

Наутро, выйдя из юрты, Дарник подозвал к себе одного из ханских тиунов и спросил, может ли он взять с собой ночевавшую с ним девушку.

— Дай ее семье коня с седлом и забирай, — сказал Тиун.

— А если мне потом придется вернуть ее? — осторожно поинтересовался князь.

— Отдашь два коня с седлами и вернешь.

Такой расчет слегка смутил Дарника, но он все же не хотел отказываться от задуманного. В его дружине было двадцать запасных коней, и пожертвовать тремя из них он вполне мог себе позволить.

Чуть погодя за утренней трапезой князь заметил веселые перешептывания среди свиты хана. Сатыр тоже обратил на это внимание и, когда приближенные ему все объяснили, затрясся в беззвучном смехе своим дородным телом. Дарник понял, что смеются над ним.