Рыбья Кровь и княжна

Дарник одного за другим слал гонцов, чтобы вывести из схватки своих конников, так как целая лавина кутигур устремилась на правый фланг пешцев, стараясь ворваться в промежуток между их строем и лесом. Навстречу им острым клином помчалась сотня оптиматов. Их двухсаженные пики имели опору в виде петли, привязанной к лошади, поэтому в удар вкладывалась тройная сила и пика могла насквозь пробить и коня, и всадника с его щитом и доспехами. Клин оптиматов остановил кутигуров, но тоже не опрокинул. Завязалась отчаянная конная рубка. Князь посылал туда всех конников, что имелись под рукой, но это положения ничуть не улучшало — кутигуры сражались с завидной стойкостью. А вдали их еще виднелось целое полчище, которое могло ударить в любой момент в любое место.

Давно Рыбья Кровь не ощущал такого чувства беспомощности, в его распоряжении оставалась лишь собственная полусотня арсов. Вскочив на коня, он поскакал к берегу посмотреть, успеет ли прибыть очередная партия союзников до полного разгрома или нет. Распушив паруса, тридцать лодий с попутным ветром быстро скользили к их берегу.

Ветер! Сильный ветер дул в сторону кутигур!

— Огня! — крикнул князь и, похватав вместе с арсами прямо из догоравших костров горящие головни и срывая пучки сухой травы, помчался назад.

К счастью, основные силы противника все еще выжидали. Пройдя сквозь строй пешцев в самом центре, где было относительное затишье, Дарник сунул головню в пожухлую траву. Поняв его замысел, арсы сделали то же самое. Маленький, робкий огонек побежал по траве. Сначала казалось, что он вот-вот угаснет, и вдруг пышные языки пламени взметнулись вверх на добрую сажень. Порыв ветра подхватил их и, раздувая, погнал прямо на кутигурскую конницу, стоявшую в двух стрелищах. Арсы хватали горящие пучки травы и разносили огонь дальше во всю ширь. Теперь нападения по центру можно было не опасаться.

Вернувшись на свою командную колесницу, Рыбья Кровь уверенно бросал прибывающие отряды союзников на оба фланга. Степной пожар, расширяясь, подступал уже и к сражающимся кутигурам. То, что не могли сделать мечи, хорошо получилось у огня — упорный противник обратился в бегство. Его никто не преследовал. Черноярское войско радовалось своей тяжелой и столь решительной победе. Разноязычные воины обнимались и дружески похлопывали друг друга. К Дарнику съезжались все воеводы и сотские. Каждому из них князь протягивал руку для рукопожатия, тем самым признавая за своих боевых соратников, и не было ни одного, кто бы не посчитал это в ту минуту себе за честь.

— Мы снова победили, — с удивлением заметил Меченый.

— Это была только первая пристрелка, — охладил его пыл Дарник.

— Да нет. Самая настоящая большая победа.

Рыбья Кровь пошел осматривать поле боя. Убитых было не сотни, а тысячи. Молодого князя мало смущал вид страшных рубленых ран: развороченных черепов, отрубленных конечностей, вывалившихся внутренностей и торчащих из кровавой плоти белых костей. Он видел, прежде всего, то, что хотел видеть: оружие и доспехи противника. Все кутигуры имели длинные туловища и короткие ноги, поэтому издали на своих невысоких лошадках они выглядели настоящими великанами, усевшимися на крупных собак. Их чешуйчатые доспехи состояли из толстых полос лакированной кожи, у некоторых имелся гладкий железный нагрудник. Круглые щиты тоже были из кожи, натянутой на сплетенную из лозы основу. Удивило полное отсутствие мечей, их заменяли булавы — железные пруты с круглым шаром величиной с женский кулак. Луки составные, но более простые, чем у тарначей и его собственных лучников. Пятая часть коней имела также кожаные доспехи, которые, впрочем, защищали лишь переднюю часть лошади.

Слухи о женщинах-воинах подтвердились, их среди убитых было не менее одной четверти, правда, сразу отличить их от безбородых воинов-мужчин было нелегко. Горделивое настроение князя сразу улетучилось. К своим противникам, что в поединке, что на ратном поле, он никогда не чувствовал ни злобы, ни ненависти, они просто были его соперниками по опасной и захватывающей игре. Зато само существование женщин-воительниц вызывало в нем глухое неприятие даже в детстве, когда он читал об амазонках в ромейских свитках. Дело женщин — визжать и ужасаться при виде крови, а не всаживать боевой топор в мужскую голову или торс. Даже к Всеславе он относился неприязненно во многом из-за ее глупой страсти к княжеской охоте.

— А что будешь делать с пленницами? — игриво спросил Корней, все сражение просидевший на верхушке дерева.