Рыбка из «Аквариума»

— Давай, друг, по-честному. Ты же человек! И, наверное, хороший! Любишь жену и детей! Я тоже. А зачем строишь из себя крутого? Служба! Так вот я и говорю, служивый, и в последний раз — дайте мне возможность поговорить с руководством! Если нет, — Серко повысил голос, — кончайте эту комедию. Я здесь больше ни с кем говорить не буду!

Серко распахнул дверь и пропустил в нее дознавателя. Через несколько секунд в палату влетели два санитара и врач со шприцем в руке.

— Доктор, умоляю вас, не волнуйтесь. Я в полном порядке. Экономьте ваши препараты. К тому же все идет так, что я вас скоро покину, перестану терзать.

Когда он остался один — доктор видел, что состояние его пациента не требовало укола, — подумалось о большом грядущем несчастье, которое неизбежно надвигалось на страну. И Петр вспомнил Родиона, как тот говорил, что с 1938 по 1940 год были расстреляны три руководителя ГРУ: Ян Берзин, Урицкий и Проскурин. Этот последний, уже из когорты держиморд, незадолго до своего расстрела доносил лично Сталину, что репрессировано более половины личного состава военной разведки. И доносил как великое достижение. «Шабаш перепившихся бесов, если по Достоевскому. Не правда ли? Как еще скажешь?» — печальная сентенция друга крепко засела в мозгу Петра. «Куда несет нас рок событий?.. Россия! Сердцу милый край! Душа сжимается от боли». Неужто прав Миров — мы закусили удила и не ведаем куда несемся? А ведь — в пропасть!»

Последним из «Аквариума» был подполковник-кадровик. В его задачу входило добыть подписи Петра Серко, что он «извещен», на приказе о лишении его звания полковника, Указе Президиума Верховного Совета о лишении его государственных наград, полученных, между прочим, «за особые заслуги в области коммунистического строительства и обороны СССР», постановлении райсовета города Москвы об изъятии жилплощади, на распоряжениях об откреплении его от спецполиклиники, о снятии с вещевого довольствия и еще на каких-то формальных бумагах.

От одного вида корявого и косноязычного кадровика, куда, как правило, идут люди, ни на что иное не способные, Серко передернуло. Он подумал, что именно такие хорошо продвигаются по служебной лестнице! И ни слова не говоря подписался везде, где требовали.

Когда довольный кадровик ушел, Серко принялся размышлять над тем, что уже складывалось в его сознании как вывод. «Честные, знающие дело люди, умеющие самостоятельно мыслить, справедливо и порядочно поступать, заменяются у нас ущербными, вытащенными из грязи людишками. И эти не только готовы, они просто обязаны служить своему начальнику верой и правдой, сознавая, что их будущее целиком зависит от него. Создаются свои команды, основа существования которых не правда, не интересы дела, а корысть. А как же интересы общества? Мораль? Честь и долг? Все это для большинства — пустые слова. Господи, спаси и помилуй! Ибо не ведают, что творят.

Через пару суток Петру Серко сделали укол аминазина, отвезли в карете «скорой помощи» на военный аэродром, посадили с сопровождающим в транспортный самолет и доставили в Киев. Там он был помещен в одну из психиатрических клиник, где находилось «спе-цотделение» с персоналом из военнослужащих.

Глава XV ПРИКАЗАНО ВЫЖИТЬ

Петр Тарасович Серко смирился с судьбой, но пока еще точно не определил свое новое местопребывание — тюрьма ли это или душегубка, и потому он гнал от себя воспоминания прошлого, чтобы копить силы для предстоящей борьбы. Он все-таки надеялся, что это тюрьма, хотя его никто не судил и он не имел срока. Значит… и тут его бросало в жар. Он уже сутки находился в маленькой, казенной и все-таки уютной палате, где ничего нельзя было ни взять в руки, ни разбить. Зарешеченные стекла на окнах не пробивала пуля, и они не открывались, но выходили в небольшой парк, за высокими заборами которого виднелся сад, полный яблок.

Не успел он осмотреться, как ему принесли обед и, забрав поднос, всадили укол аминазина. Сознание тут же отключилось.

Специальным отделением командовал генерал. Этот начальствующий чин медицинской службы, казалось, не снимал новенькой формы и даже спал в ней. Но вот однажды командующий округом, посетивший (в штатской одежде) отделение, где от запоя лечился его родственник, заметил:

— Ты, доктор, поменьше бы сюда являлся в мундире. Это обращает на себя внимание.

Исправный служака, благодаря чему и получил генерала, усек это замечание и стал приезжать в форме только в те дни, когда в отделение поступал новый больной.

Генерал, больше администратор, чем врач, давно серьезно не практиковавший и никогда глубоко психиатрию не изучавший, был, однако, молчалив как рыба, и это очень устраивало командование.

Генерал был нем, но любознателен. Как не стать таковым, когда в его отделении «лечились» люди отнюдь не простые, как правило, с интересными судьбами.