Молодой, знающий психиатр, за кем был закреплен «больной» Серко П.Т., оказался майором медслужбы из-под Барнаула, который тайно писал стихи, был влюблен в Сергея Есенина и в свободное время взахлеб читал детективы. Сколько бы Серко мог порассказать майору похлеще любого детектива. Правда, память от постоянных уколов стала сдавать. Но выдавались счастливые часы, особенно когда дежурство нес майор, в которые память Петра была чистой, и тогда они подолгу беседовали-. И вот, по прошествии двух месяцев, Серко стал замечать, что бывали уже целые дни, когда он вовсе не ощущал воздействия прописанных ему препаратов. Во время одного из обходов Серко заговорил об этом с майором, но тот приложил палец к губам и сказал: «После завтрака вам не мешало бы выйти на свежий воздух, погулять немного в парке. Осень нынче нас балует». В парке, где некоторые больные гуляли рядом с санитарами, майор в белом халате подошел к Серко.
— Петр Тарасович, постарайтесь наладить отношения с военфельдшером. Если вы немножечко актер, имитируйте симптомы, вызываемые уколами… Между нами, фельдшер тайно выносит из отделения медикаменты и препараты…
— Приторговывает, — поспешил сказать Серко, чтобы закрепить уверенность майора в том, что Серко все понял, и неким образом его повязать.
— Я вам ничего не говорил! Виталий Порфирьевич интересуется вами, — майор приятно улыбнулся и отошел к другому больному.
Очень скоро Петр, просыпаясь по утрам и вспоминая Глорию и дочурок, молил Бога лишь о том, чтобы военфельдшера не повысили в звании или не перевели на другой этаж.
Так пролетели полтора года, и однажды Серко, по заключению полковника медслужбы, был вызван в кабинет к генералу. В то утро «больному» не делали укола.
Генерал убедился, что перед ним, хотя он и выглядел внешне неплохо, был неполноценный человек с «примятым» сознанием. Однако сообщив об этом по команде генералу армии Ивашутину, киевский генерал-медик получил рекомендацию «понаблюдать еще с полгода за больным Серко П.Т. Бывший глава нелегальной резидентуры ГРУ в Мексике все еще продолжал являться носителем важных для ГРУ секретов.
Наконец настал день, когда он оказался за порогом клиники. И даже получил разрешение на поездку в Москву за вещами, хранившимися в центральной каптерке военного коменданта города.
В мире происходили важные события. Израиль и Египет подписали в Вашингтоне мирный договор. В Иране, в результате революции, шах бежал из страны, а фундаменталист Хомейни возвратился из изгнания и основал исламскую республику. Кое-кто отмечал столетие со дня рождения Иосифа Сталина. Но, пожалуй, самым неожиданным событием года было то, что дряхлеющие руководители СССР ввели войска в Афганистан.
А Петр Тарасович, один из тех, кто обеспечивал наращивание военной мощи СССР, в свои 53 года вынужден был заново начинать свою жизнь.
Генерал-полковника Мещерякова, по письму которого Серко был выписан из больницы, он не обнаружил. А может быть, генерал не пожелал с ним встретиться. С Родионом и с Мировым Серко решил повидаться в следующий приезд. Однако у Петра Тарасовича был повод и порадоваться. Руководство ГРУ не осмелилось протянуть свои руки к его личным сбережениям, хранившимся в сберкассе на Неглинной. На его счету лежало более ста тысяч рублей: оклады и премиальные за двадцать лет безупречной работы. Сумма достаточная для безбедного существования.
По выходе из больницы ему предоставили на окраине Киева, но в добротном доме однокомнатную квартиру (взамен отобранной в Москве) и передали под наблюдение Украинского КГБ. Он обязан был отмечаться раз в неделю у оперуполномоченного и раз в неделю у зам-военкома города. Петру строжайше и категорически запрещалось иметь какие-либо связи и переписку с кем бы то ни было за границей и любое общение с иностранцами, проживающими в столице Украины или посещающими Киев.
Маленькой, но очень важной деталью его нового существования являлось то, что майор медслужбы из особого отделения больницы частенько бывал у него в гостях, а в хлебосольном доме Виталия Порфирьевича Петр Тарасович был радушно принят.