Рыбы не знают своих детей

— По такому случаю, ребята, не грех и по рюмочке пропустить, — сдержанно улыбнулся Шиповник. — Вы подождите, я мигом, — добавил он и, приоткрыв дверь, протиснулся на двор. Скованная морозом земля еще долго гудела, и наконец в стороне скрипнула дверь избы.

Крот отодвинул распятие в сторону, Клевер своими медвежьими лапами вырвал охапку сена, расстелил вокруг ящика-стола и уселся первым: вытянул длинные ноги, прислонился к сеновалу, все еще не выпуская из рук автомата.

— Присаживайтесь.

Стасис стоял посреди тока и глядел, как мужчины устраиваются вокруг бывшего алтаря.

— Я сейчас, — сказал и шагнул к двери.

— Ты куда? — остановил Клевер.

— На минутку. Выйти надо…

— И не думай. Дуй прямо в щель.

— Как же так?..

— Не просквозит…

— Бывало, мы нарочно на сено прудили. Такой корм и корове и лошади — только подавай, жрут и облизываются… Разве что посерьезнее подпирает… Тогда — другое дело… Крот, завяжи ему шары и отведи куда-нибудь в сторонку, — посерьезнев, гудел простуженным голосом Клевер.

Стасис все еще стоял у двери, хорошо понимая, что и после клятвы, по существу, ничто не изменилось — они не доверяют, как не доверяли и раньше. Боятся, как бы, выйдя за дверь, не увидел, чего не надо, не запомнил усадьбу. По правде говоря, ему и запоминать не требуется, потому что все хутора, разбросанные по этой пуще, знакомы с детства, на десятки километров в любую сторону нет такого хутора, в котором он не побывал бы с покойным отцом, ведавшим тогда всеми окрестными лесами. Потому и привели с завязанными глазами, и залезли сюда, а не в избу, и хозяин хутора глаз не кажет, а сидя здесь, ни черта не установишь, тем более что не может взглянуть на этот сарай снаружи.

Во дворе снова раздались шаги. На сей раз шли двое, тихо разговаривая. Звякнули тарелки или стаканы, чьи-то руки открыли скрипучую дверь, и в узкой щели показался Шиповник с двумя бутылками, с тарелкой окорока и сала, с полбуханкой домашнего хлеба под мышкой. Шаги за дверью удалились, а Шиповник попросил:

— Помогите мне, ребята.

Клен проворно вскочил, взял принесенную закуску, бутылки и расставил все на неуклюжем столе. Присел и Шиповник, подогнув под себя ноги, как турок, взмахнул рукой, приглашая к себе Стасиса, достал большой финский нож и, словно глава большого семейства, стал нарезать хлеб. Нарезал крупными ломтями, сперва протянул Стасису, потом оделил всех, как детей, набулькал из бутылки почти до краев в два стакана, в которых еще недавно стояли обернутые бумагой свечи. Один протянул Стасису и сказал:

— За тебя, Бобер! За то, чтобы у тебя всегда хватало смелости и решимости, чтобы твоя рука и сердце никогда не дрогнули в борьбе с большевиками.

Стасису почудилось, что сдвинутые стаканы звякнули слишком громко, он, будто именинник, кивнул Шиповнику, оглядел остальных и поднес стакан к губам, чувствуя, как шибает в нос сивушный дух самогонки. Выпил двумя глотками, долго нюхал хлебную корку и, уже наливая Клеверу, передернулся:

— Крепкая, зараза…

Когда стаканы обошли круг, Шиповник произнес:

— Вот, как говорится, и отметили крестины. Вернее — веселую часть. Теперь остается вторая половина. — Он на минутку умолк, словно в поисках нужного слова, вдруг повернулся к Стасису и, глядя прямо ему в глаза, спросил: — Ты знаешь такого Жаренаса?

Стасис почувствовал, как горячая волна прокатилась по всему телу, будто он снова выпил полный стакан первача.

— Из Маргакальниса? — спросил, хотя прекрасно знал, что на десять километров кругом нет другого Жаренаса. Только Костас. Старик Жаренас помер еще при немцах. Остался один Костас. Нет другого Жаренаса.

— Да, из Маргакальниса.

— Костаса? — снова спросил, сдерживая волнение, вызванное недобрым предчувствием.

— Да, Костаса Жаренаса, — подтвердил Шиповник, не спуская своих цепких глаз.

— Как не знать… Знаю. Мы в начальной школе за одной партой сидели, — спокойно ответил Стасис, в глубине души лихорадочно гадая: чем помешал им Костас, и чего они потребуют, и как быть, если жуткое предчувствие подтвердится, если это и окажется второй частью крестин?

— Значит, вы друзья?

— Дружили.

— Когда видел его в последний раз?

Стасис наморщил лоб, как бы стараясь вспомнить.

— Этой зимой.

— Точнее.

— Сразу после праздника Трех королей. На базаре встретились. Он свинью продавал.

— Ну и как?

— Что — как? — спросил Стасис, потому что и впрямь не понимал, чего от него хотят.

Шиповник заерзал на сене, раздраженно вздохнул, словно учитель, потерявший терпение с тупым учеником, но сдержался и снова так же спокойно спросил:

— Все еще дружите?

— Кажется… Тогда он меня даже на магарыч пригласил. Увидел в базарной толчее и пригласил, не забыл.

— Хорошо, — Шиповник вздохнул, будто этот разговор не только утомил его, но и принес облегчение. Он опять налил самогону, приподнял стакан и сказал: — Выпьем за нашу удачу, а потом я тебе кое-что скажу.

Он выпил до дна, долго жевал кусок окорока, глядя на закопченное стекло фонаря, под которым билась огненная бабочка, подождал, пока стаканы обойдут круг, и заговорил: