Рыбы не знают своих детей

Ей показалось, что ослышалась или не поняла — неужели Агне может так сказать? Молчала, будто язык проглотила. А Агне добавила:

— Не сердись на меня, но к вам не пойду.

— Где же ты будешь? — спросила осторожно, надеясь, что Агне собирается уезжать обратно в Каунас, но та сказала:

— В избе Ангелочка поселюсь.

«Да у тебя ум за разум зашел», — хотела сказать Мария, но проглотила слова. Не понимает, бедняжка, что говорит. Где это слыхано — в избу Ангелочка, видите ли, она пойдет. Что люди подумают, что скажут… От родных в чужой дом бежит. Сплетен не оберешься. Но кто ей позволит так дурить? Пускай не думает, вот дай только Винцас приедет — другой разговор пойдет. А теперь не стоит зря языком трепать да перечить, чтоб не взбаламутилась и сейчас не убежала к Ангелочку, туда его в болото…

— Как захочешь, так и поступишь, — со вздохом говорит она, — а теперь пойдем, соберем твои вещички, поедим чего-нибудь.

Агне медленно, словно нехотя, поднимается с земли, ладонью смахивает с юбки иголки и соринки, направляется к дотлевающей избе, обходит ее, и Мария думает, что так Агне прощается со своей былой жизнью, от которой ничего не осталось — ни мужа, ни дома.

* * *

…С вечера начало подмораживать, сковало землю, словно паутиной затянулись лужицы, а утром люди увидели первый снег. И хотя насыпало его немного — едва припорошило, хотя под густыми ветками деревьев еще чернели оголенные лоскутки, они собрались в лес. Какое изумительное было утро! Будто кто-то большой и могучий выжал тучи. Даже полушепотом сказанное слово, осторожный легкий шаг отдавались колокольным звоном. В такой день охота с гончей — одно удовольствие. Пес бог знает где гонит зверя, а ты все слышишь и представляешь, что там да как: вот напал на след и тявкнул, потом притих, а вот и снова раздается по лесу тявканье, и чем дальше, тем яростнее, сливаясь в протяжный вопль, — значит, загнал зверя, прижал где-нибудь к бурелому или дереву и держит, торопит охотника… Покойный отец всегда держал одну, а то и двух гончих. Кабанов особенно хорошо брал Айдас. Если возьмет след, то до ночи не отпустит. Только уж сам не зевай и не промахнись. Однажды на охоте кабан зацепил Айдаса клыком, разорвал щеку, но от этого пес еще злее стал. Увы, давно похоронили отца, давно на хуторе Шалн нет гончих. Приходится самому быть и охотником и гончей. Пока нет снега — без собаки даже не суйся в лес. А теперь можно…

Об этом они и разговаривали со Стасисом в то чудесное зимнее утро, отправляясь охотиться на кабана.

Он шел первым, а Стасис следом. Изредка, когда лесная тропинка расширялась, брат пристраивался рядом, и Винцас видел его взволнованное, лучащееся радостью лицо. Тогда было и в самом деле неповторимое, прекрасное утро, какие не часто выпадают, но запоминаются на всю жизнь.

Он знал излюбленные места зверей в любое время года: и где они кормятся, и где логовище устраивают. Как не знать, если вся жизнь в этих лесах прошла. Знал и то, куда свернет, куда побежит вспугнутое с логовища семейство кабанов. Поэтому и поставил Стасиса в чаще, в небольшой ложбине, а сам пошел искать отдыхающих кабанов, которые в это время года обычно лежали в небольшом болоте. Шел против ветра, осторожно переступая упавшие сухие ветки, не притрагиваясь ни к кусту, ни к склонившейся еловой ветке; крался, словно вор, даже вздохнуть поглубже боялся; шел, принюхиваясь, словно пес. Там, где кабаны дольше полежат, можно почувствовать издали. И он почувствовал их. И с каждым шагом запах усиливался, щекотал ноздри, но кабанов не было видно, и он подумал, что звери учуяли его и ушли, а может, этим утром их вообще здесь не было. Но сразу, как только так подумал, в нескольких метрах увидел стоящего кабана. Темно-бурая, почти черная шкура зверя четко выделялась на белом снегу между двумя елочками, и он, не медля, выстрелил, целясь в лопатку. Со страшным шумом, ломая ветви, с хрюканьем и визгом поднялось все кабанье семейство и, сотрясая копытами землю, умчалось в снежную мглу, а с ними вместе и подстреленный им кабан. Что подстрелил — не было никаких сомнений. Он стоял и слушал, как с треском ломятся через чащу вспугнутые звери, пока вдали прогремел один, затем второй выстрел: Стасис палил по выбежавшим на него кабанам. Тогда извлек пахнущую горелым порохом гильзу, вогнал новый патрон и пошел к тем двум небольшим елкам. Долго осматривался, пока заметил на снегу клок темных, словно состриженных ножницами волос: значит, не ошибся, не промахнулся. Но крови — ни капли. Только сделав полсотни шагов по оставленному зверями следу, увидел первые капли крови, ослепительно красные на белом снегу. «Никуда не денется», — подумал о подстреленном кабане и поспешил к брату. Застал Стасиса сидящим на корточках перед убитой дикой свиньей.

— Полтораста килограммов будет? — спрашивал брат, не в силах скрыть радость.

— Будет, — сказал он. — Ты пригони лошадь, а я по следу за своим пойду.

— Ранил?