Рыбы не знают своих детей

Он кивнул и вернулся к кабаньим следам. Шел не спеша, зорко поглядывая вперед, потому что по опыту знал, что с подстреленным кабаном шутки плохи. Хитер этот зверь. Тяжело раненный, чаще всего ложится рядом со своими следами, прячется и ждет преследователя, потом внезапно вскакивает, и беда охотнику, если кабан застанет его врасплох. Спешка только к беде привести может. А если рана настолько легкая, что у зверя есть силы бежать, — тем более не стоит торопиться. Пешим все равно не догонишь, лишь будешь пугать, поднимать его, едва успевшего прилечь, и бог весть куда угонишь. Лучше не торопиться, выждать. Пусть ляжет и истечет кровью, а тогда уж точно никуда не денется… Вот окровавленный след свернул в сторону. Все кабанье семейство убежало прямо, а раненый свернул. Значит, смертельно ранен. Всегда они так поступают. Смотришь, бегут все вместе, а если раненый вдруг бросается в сторону от стада, знай, рана смертельная. Много раз Винцас видел это и сам убедился. И каждый раз такое поведение кабанов вызывало у него недоумение и невеселые мысли: неужели зверь, чувствуя приближение смерти, умышленно отделяется от своих, чтобы увести охотника по своему окровавленному следу и спасти от преследования все семейство? А может, здоровые отгоняют его прочь, жертвуя им ради спасения всего стада? Что-то величественное и трагическое таилось в таком поведении кабанов и каждый раз глубоко потрясало его.

Окровавленный след привел к болоту, но потом раненый кабан почему-то бросился назад в лес. Почему? Ведь, кажется, только в болоте и прятаться загнанному, преследуемому охотником зверю. Так почему он кинулся назад в старый лес, где среди редких деревьев трудно найти безопасное убежище? И вдруг ему все стало ясно: от болота тянуло дымком. Он еще не видел, откуда идет дым, но отчетливо почувствовал его запах. А потом и увидел. Едва заметный, почти неразличимый дымок поднимался на Ежевичном островке. Так прозвали люди возвышающийся на просторах болота холм, поросший старыми соснами, издали напоминающий большую зеленую копну. Он присмотрелся и увидел, что дымок извивается вокруг ствола толстой сосны, будто там вынимают пчелиный мед или курится само дерево, подожженное молнией. Но гроза уже давно отгремела, а о пчелином меде и речи быть не может. Он догадывался, что там такое, и решил прийти сюда в другой раз.

Раненого кабана он настиг к вечеру. Нашел его в пологом овраге, совсем рядом с берегом Версме, под старой ветвистой елью. Зверь был еще жив, и пришлось прикончить его.

А несколько недель спустя, сунув за пазуху бинокль, он снова пришел к Ежевичному острову. За это время не раз менялась погода: и мороз поджимал, и с крыш капало, и мокрый снег шел, но зима все же взяла верх. Он и невооруженным глазом различил струйки дыма у ствола той же толстой сосны, а когда поднял бинокль, то все увидел словно на ладони: и белеющие пни срубленных деревьев, и следы сапог на вершине холма, и, главное, длинные сосульки, свисающие с ветки толстой сосны, а под ними — дымящую трубу из дуплистого дерева, прижатую к стволу. Дым, поднимающийся вдоль ствола, рассеивается среди веток и не так заметен, как на открытом месте. А наросшую от теплого дыма сосульку только вблизи увидишь… Не было сомнения — на Ежевичном острове живут люди. А что за люди — даже гадать не надо, известно, кто в наше время родной дом меняет на бункер.

О своем открытии Винцас ни с кем и полсловом не обмолвился. Не поделился тайной даже с женой и братом, а себе приказал: забудь, ничего ты не видел, ничего не знаешь и никого нет на этом острове. Никому не проговорился и этой весной, когда обнаружил в лесу следы, ведущие к Ежевичному острову.

Все это промелькнуло перед глазами теперь, в тесном кабинете директора лесхоза Аверко. Его даже передернуло от мысли, как пришлось бы проводить дни в неприютном болоте, жить под землей с этими страшными людьми. Только в самом крайнем случае, когда уже не останется иного выхода, можно согласиться уйти на Ежевичный остров. Но кто знает, как на это посмотрит Шиповник. Лесничий им нужнее и полезнее на своем месте, в деревушке, чем в лесу. Какая непоправимая ошибка, какая глупость допущена, что ни сам Стасис, ни этот Буткус откровенно не рассказали обо всем, не посвятили в свою тайну. Вдвоем со Стасисом они давно бы справились со всей бандой… Шиповника и живым можно было взять без большого труда. Кто-кто, но брат мог сказать, поделиться своей заботой. Сам виноват, что молчал и скрывался от родного брата, словно от злейшего врага. А ведь все могло совсем по-другому сложиться: и Стасис был бы жив, и Агне ничто не угрожало бы.