Рыбы не знают своих детей

Он сидел, прислонившись спиной к стволу сосны, и ждал. В ушах все еще раздавались слова Буткуса, перед глазами стояло покрасневшее и злое лицо Кучинскаса. Кто мог подумать, что этот спокойный и с виду глуповатый мужик занимался такими рискованными делами. Казалось, что его ничто в мире не интересует, кроме Ангелочкиной Юзите. Умел скрывать концы. И упрямый, как необъезженный жеребец. Ни слова Буткус из него не вытащил. Был нем, как земля. Хотя Буткус и угрожал ему: «Мы тебя в живых оставили не для того, чтобы молчал», он все равно ничего не сказал. Смотрел налитыми кровью глазами и молчал, как камень. А может, и на самом деле ничего не знает? Может, Буткус ошибается, утверждая, что Кучинскас — связной у бандитов? Но тогда выходит, что покойный Стасис солгал Буткусу. Непохоже. Нисколечко не похоже, что брат мог наговорить на невинного и ни в чем не замешанного человека. Видно, на самом деле не в чьем-то, а в Кучинскасовом гумне давал он клятву, вступая в отряд лесных. По его описанию устройства гумна и откопали Кучинскаса люди Буткуса. А таким мямлей казался, что никак о нем не подумаешь. И взять такого нелегко было. Здоров, что бык. Интересно, сколько мужчин его брали? Людей у Буткуса, конечно, достаточно. Он не только Чибираса с его парнями привел, но и полный грузовик солдат прихватил. Вдоль всего болота расставил, за деревьями укрыл, чтобы из болота никто не вырвался живым. Сквозь такое сито не только человеку, но и зайцу незамеченным не проскользнуть. Лишь бы ночь не застала. Но не застанет. Солнце по верхушкам деревьев катится, до сумерек еще далеко. Страшно длинный день. Кажется, на целую неделю хватило бы такого дня, как сегодняшний. А может, потому так кажется, что и этот, и вчерашний день в один слились? Ведь ночи считай что и не было — даже глаз толком сомкнуть не удалось. И духота невыносимая. Таки клонит к земле. Глаза слипаются, словно медом смазанные… Где-то далеко почти беспрерывно бормочет гром, но только изредка доносится отчетливый грохот. Видно, и правда далеко гремит. Неспроста весь день припекало. Хоть бы ветерок дунул, этих кровопийц-комаров отогнал, почти совсем заели, проклятые… А с Агне худо получилось. Хуже некуда. И с Марией худо. Нельзя к собственной жене так худо относиться. Как-то само собой, не по злой воле так получалось. Ведь ничего нарочно или по злобе не делалось. Само собой так складывалось…

— Готов? — обрывает мысли голос Буткуса.

Он утвердительно кивает, хочет встать, но Буткус взмахом руки усаживает его назад на мох и снова повторяет все сначала: о чем рассказывать там, как отвечать на их вопросы, как вести себя в том или ином случае. «Зря Буткус повторяет, такое не забывается, остается в памяти до гробовой доски, прилипает, словно растопленная смола, — не смоешь и не соскоблишь, разве что с живым мясом отдерешь», — думает он, затем спрашивает:

— Уже идти?

— Уже, — говорит Буткус и крепко пожимает локоть.