Рыбы не знают своих детей

Юлюс спросил, куда я девал шкуры убитых оленей. Я ответил, что оставил их в снегу за зимовьем, так как понятия не имел, что с ними делать. Шкура диких северных оленей ценится выше, чем домашних — меньше линяет, особенно если олень добыт в начале зимы, объяснил Юлюс, и мы пошли за этими шкурами. Когда мы втащили шкуры в избушку и разложили на полу, Юлюс присвистнул. Олени-то — ручные, домашние! Где ты их ухлопал? Я обстоятельно рассказал, где да как, не упустил ни одной подробности, а он показал мне отчетливые полоски чуть ниже голов на этих шкурах и сообщил, что это подстриженный мех, так оленеводы метят свое стадо, подскабливая шкуру ножами. Мы отправились на то место, где я убил оленей. Юлюс долго изучал следы на снегу и наконец решил: здесь кормилось смешанное стадо. Часто бывает, что самцы диких северных оленей отбивают от стада ручных десять — двадцать важенок и отгоняют этот гарем подальше от людей, а со временем оленухи забывают о своем прошлом, дичают, а оленята от них родятся совсем уже дикие, никогда не видевшие человека и не знающие его запаха. Диким оленям вовсе не трудно обзавестись таким гаремом, поскольку дикие и ростом крупней, и силой превосходят своих одомашненных соперников. Видать, и у оленей женский пол чтит мужскую силу, покоряется ей — недаром каждый год часть важенок уходит за дикими оленями в бескрайние просторы тайги. Именно такими и оказались убитые мной оленухи. Теперь я понял, почему после выстрела убежал не весь табун. Та, вторая, важенка осталась, так как выстрел ей не в новинку, «Не удивил ее и выступивший из тайги человек, поскольку она еще не успела одичать, не забыла еще дружбы с людьми, — сказал Юлюс и поддел меня: — Ты радуйся, что хоть так обошлось. А ухлопал бы домашних, не беглых оленей, хозяин бы тебя хоть из-под земли достал, и столько было бы стыда и срама, что хоть на край света беги. Тебе-то что, а меня охотники бы без соли съели, не простили бы такого безобразия».

Мне стало обидно. Я запальчиво огрызнулся:

— Нет того чтобы спасибо сказать — поедом ешь меня, разносишь на все корки. Почем я знаю — дикие они или домашние?

— А зачем у людей голова на плечах?

— Посмотрел бы я на тебя, как ты со своей головой будешь в городе действовать. Станешь посреди тротуара — ни туда ни сюда, пугало огородное!

— Я там, между прочим, ничего не забыл, в твоих городах.

— Было бы чем гордиться! Рыбы хоть своих детей и не знают, зато не забывают родины, каждый год находят к ней дорогу и возвращаются к нерестилищам. А ты?!

— Что — я?!

— Тебе не только на все города наплевать, как ты сам говоришь. Тебе и на родину чихать!

Я думал, Юлюс хлопнет дверью и уйдет, ну в общем, что-нибудь подобное… А он вдруг сел на колоду перед печкой, закурил, долго молчал, а потом проговорил:

— Ты вот все коришь меня Литвой…

— А что? Скажешь, зря?

— Ты говоришь так, будто я ее предал…

— Что-то вроде…

— Лучше бы помолчал, раз уж ничего не знаешь. Ты и представить себе не можешь, да тебе и во сне не снилось, во что нам всем стала Литва, какой ценой заплатили за нее мои родители.

* * *