Рыбы не знают своих детей

Отец попросил водителя остановиться у деревянного мостика, перекинутого через узкий извилистый ручей. «Приехали», — сказал отец и подал шоферу три десятирублевки. Парнишка спросил, не обождать ли — вдруг надумаете ехать назад, например, не застанете тех, к кому ехали. «Мы приехали к себе домой», — осадила его мать, хотя никакого дома поблизости не было видно. Машина развернулась и укатила. Отец взял чемоданчик и пошел к узкой утоптанной тропинке среди столетних лип и коренастых берез. Под ногами шуршали золотые листья, прохладные сгустки тумана мягко тюкали по лицу. Отец шел все быстрее, хотя тропинка круто взбиралась вверх. Мы старались от него не отставать, я слышал, как отец и мать шумно, прерывисто дышат, будто у них перехватывает горло, и у меня самого защемило сердце. Наконец на самой круче отец остановился. Не выпуская из руки чемодана, он оглянулся на мать. Та замерла рядом с ним, и оба они молча уставились куда-то вдаль. Я видел лишь серый луг, покрытый увядшей и полеглой травой, какие-то домики вдали, а посреди луга высокий кряжистый дуб. На этот огромный дуб и смотрели мои родители. «Господи боже мой, избы нету», — промолвил мой отец, будто укорял кого-то. И побрел к этому дубу, медленно, спотыкаясь об эту вялую, отжившую свое траву. Недалеко от дуба торчали полузанесенные землей и заросшие пыреем какие-то камни. По их мертвенному нагромождению с трудом угадывалось, что когда-то здесь стоял дом. Здесь жили люди… Отец обошел замшелые камни, глядя себе под ноги. Можно было подумать, он выискивает нечто, о чем никто, кроме него, и не знает. Потом он вернулся к дубу и прижался к его узловатому стволу. «Жмется, как бездомный пес к человеку», — подумал я. Отец поник у подножья дуба. Вокруг все деревья стояли голые, а у лесного властелина в кроне еще держались побуревшие, будто вырезанные из ржавой жести листья, и они поскрипывали от распыленной в воздухе сырости, роняя крупные капли — шлеп-пошлеп, шлеп-пошлеп… Вообще-то я не падок на сентиментальщину, но в этот миг мне почудилось, что не отец плачет, а само дерево. «Вставай, не сиди — сыро», — мать тронула его за плечо. И отец покорно встал. Мы двинулись к хутору, что виднелся за полем — к Гарнисам, Йокубасу и Тересе. Уже издали нас встретил остервенелый лай. Огромный, с теленка ростом, белый с рыжим пес рвался с цепи, носился полукругом взад-вперед. Серьезная собака — выдерется, не дай бог, из ошейника, разорвет тебя на такие лоскуточки, что и лучшему портному не сшить.