Рымба

Закончил подьячий указ читать, вышел унтер-офицер от воеводы. По другому царскому указу, говорит чугунным голосом, велено с каждых двадцати дворов по рекруту брать навечно в армию и во флот государев. Что получается? Получается с десяти дворов рекрут в армию, а с десяти других – во флот, так? Так точно! Так как нет у вас двадцати дворов, а только дюжина, забреем одного. Пусть сам выбирает, в пехоту или на галеры. Остальным же приписным три месяца работать на верфях, кои строятся по вашим берегам. Уже целое Поле Лодейное мачтами щетинится!

– Постойте, герр официр! – возник тут тонконогий иностранец-инженер в коротеньком камзоле и шляпе-треуголке. – По нашим сведениям, мужьи́ки приписаны к железным факториям и брать их в армию и на верфи не можно!

– Тебе, сударь, кто это сказал? – Унтер опустил десницу на рукоятку сабельки. – Бутенан твой? Вот ему и жалуйся! А у меня приказ воеводы. Вопросы есть? Вопросов нет! Тебе же, отче, – обратился он к отцу Моисею, – велено передать от епископа Павла, чтобы окормлял ты берега сии с деревнями-селами вплоть до Шуйского погоста. Денег тебе дадено не будет, и так уже колокола на пушки переплавили, а епархия всю мзду и десятину отсылает на Москву. Наоборот, все, что с паствы соберешь, владыке доставишь. Вот грамота с печатью, коль не веришь.

Так оно и вышло как всегда, что деревня между молотом и наковальней оказалась. Бросили рымбари жребий, кому идти в солдаты. Выпал он сыну Николы-кузнеца, Митьке. Собрала ему матушка котомку, повесила на шею малую иконку. Отец вручил прадедов штык, в нож перекованный. Ты, говорит, по́йко[9], от службы не бегай, на службу не рвись. Помни, чему тебя Рымба учила.

Поклонился Митя отцу-матери, перекрестился на образа, котомку на плечо – и пошел на бережок. Там уже младшие братья в лодочке ждут, на мандеру перевезти. Девки поплакали, собаки полаяли, и простыл след солдата…

А деревня-то жилы напрягла не на шутку. Трое мужиков взяли кирки да лопаты, на железную факторию отправились, руду по “волчьим ямам” копать. Трое с киянками и топорами да в лодье под парусами на верфи пошли, корабли для царского флота строить.

Взрослых мужиков в деревне шестеро осталось на двенадцать дворов. При всем старании земли не обработать. Уж и бабы сохой пашут, и мальцы за бороной ходят, старики-старухи сено косят, ворошат, в стога мечут. Все одно не справляются. Без мужика не родит земля, зарастают поля, голод подступает. И налоги платить время поджимает. А еще ведь рыбачить кому-то надо! Солить-вялить рыбу на зиму. И пушнину на подать ловить!

Помолился отец Моисей, чтобы Господь его вразумил, как из положения такого выбраться, Рымбе загнуться не дать и чтоб приход не разбежался. Сел в лодку на кормило, взял на весла Митрофана, и погребли они на мандеру вдоль бережка по церквям да часовням службы петь.

На матером берегу не лучше положение. Села да деревни сызнова пустеют, хутора хиреют, церкви запираются. Новорожденных крестить отцу Моисею некого, новобрачных венчать – такая же печаль. Что уж дальше говорить, коль на исповедь народ перестал ходить, причащаться не торопится. Иногда с Митрофанушкой вдвоем служили литургию.

Зато в заводах Бутенантовых жизнь кипит. Мастеровых согнали со всей России. Рудознатцев-кузнецов, лесорубов-плотников. Каменщиков, столяров, гончаров, литейщиков. И разной другой твари по паре. А главное, две сотни мастеров-оружейников из Тулы.

От рассвета до заката по своим местам артельно трудятся. Лесорубы просеки под дороги чистят, лес сырой для стройки волокушами тянут. Бывает, конь не выдержит, встанет, голову опустив, бока мехами ходят, из глаз слезы, пена на губах. А мужик – тот ничего, он двужильный. Перекрестится, в ладони поплюет, лошадку выпряжет и вместо нее хомут на шею. Глядишь, бревнышко из грязи и вытянет. Если горб не треснет. В общем, лес валят – щепки летят.

Плотники из того лесу цеха подымают, на скорую руку бараков нарубили, спят на нарах, по углам харчуются. Вместо церкви посреди слободы контору воткнули. Рядом кабак.

Рудокопы по пояс в болотах и в тучах мошкары породу роют. Из болот руду по речкам к озеру сплавляют, к заводским причалам в лодочках везут. Тащат к печам, в сыродутных горнах железо выжигают, в крицы его спекают. Сил не жалеют.

Дальше кузнецы тверские да уральские его плавят, молотят, прокатывают, только окалина летит. Бороды от жара курчавятся. А тульские оружейники пищали да фузеи изделывают – сверлят, нарезают да шлифуют. Искры ловят, опилки железные метут, пылью кашляют. Любо-дорого глядеть.

На верфях переклик мастеров, перестук топоров – корабли заложены, мачтовые сосны стоя сохнут, стружкой желтеют. Черный вар в котлах кипит, пилы дерево грызут. Такелаж из льняной пеньки на ветру звенит, паруса крыльями хлопают. Кораблями этими оружие для марсовых утех в войска повезут. Война на носу. Как гроза ворчит, зарницами сверкает, приближается.