Рымба

А у Мирьи в дому к похоронам готовятся. Взрослые со всей деревни друг за другом идут, детей малых дома оставили. Несут кто овса на кисель, кто ершей на сущик[10]. Сыновья Матвеевы за хлевом костер палят, недоделанную отцовскую работу жгут. Из бересты корзины, бочку дубовую, мелочь всякую. Ложки деревянные, иглицы, чтоб сети вязать. Рукастый был хозяин, по дереву резал, бондарствовал. А недоделки оставлять нельзя – примета плохая. Будет маяться душа покойника.

Мертвого Матвея, по-людиковски Матти, мужики из гроба вынули, раздели, в горнице на куолиан лауду, скамью мертвых, уложили. Старые бабки-соседки смертную одежу ему сшили, самого обмыли, тонкой струйкой воду лили, причитали тихо, приговаривали.

Соседский дед Лембоев во дворе гроб на козлы установил, справа в головах окошечко пропилил. Надо так. Дабы Матти-упокойник видеть мог, что вокруг творится. Потом оторвал дед Лембоев от крышки гроба доску, бросил в огонь, а на ее место взял доску из сеней избы. Надо так, чтобы усопший Матти по дому не тосковал. Под голову покойника тряпичную подушечку сшили, болотным мхом набили, мягче лежать будет, багульником пьянить.

Гроб готов. Сняли Матвея со скамьи, поставили на нее домовину. Обрядили мертвеца, обратно в гроб положили. На руки – рукавицы мехом внутрь, чтоб не мерзнуть на том свете, на ноги – новые ко́ты из желтой сыромятины, вдруг в приличном обществе окажется? На голову куколь-колпак, на лицо платок до самого носа. Это чтоб зловредные духи не пролезли внутрь Матвею. Ну а пукко, Матвеев охотничий ножик, и его огниво тоже по бокам подоткнули. Самые нужные вещи в Туонеле, в лесах и на озерах страны предков.

В избе огонь днем и ночью горит, печь топится, окна открыты. Это чтоб душа Матти не заплутала и из избы выход нашла. Бабы деревенские вдоль стен по лавкам сидят, мужики по избе ходят, с Матвеем, как с живым, разговоры ведут. Новости рассказывают, вечерять за стол зовут.

Не плачет никто, слез не льет, ведь на том свете, всякий знает, слезы дыры в душе прожигают, как искры из печи на фартуке хозяйки.

Возле самой Матвеевой избы догнал Митрофан отца Моисея. Увидала их Мирья в окошко, вышла встретить во двор. Стоит у ворот – лицо темное, глаза потухли.

– Позволь, Мирья, войти.

– Входи, отче. – И голос сер и глух.

– Вот тебе мука, а вот начинка для рыбника. Добрые люди прислали.

– Благодарствуй, батюшка.

– Ты, Митроша, ступай в избу Псалтирь читать. А тебя, матушка, хочу о помощи просить, удели мне малое время.

Отвел отец Моисей Мирью в сторону, сел с ней рядом на завалину. Вздохнул, спросил серьезно:

– Скажи-ка ты мне, мать, собираешься ли мужа отпевать?

Сморщила Мирья лицо, однако слезы удержала:

– Надобно бы, отче, крещеный ведь был Матти.

– То-то и оно, что надо. Тогда сказывай мне, сколько лет семьей живете, венчаны когда? Расскажи о Матти. О детках, где крещеные?

– Зачем тебе, батюшка? – вздохнула и та.

– Надо, коли спрашиваю.

Помолчала Мирья, проглотила ком:

– Восемнадцать лет как венчаны. На мандере нас венчали, в Шуйской церкви, на Покров… В моей-то деревне, Рага-Лампи, церкви нет, так Матти меня в санях повез до Шуйской слободы. За девять верст. Снежок летел пушистый. Батюшка кручинился, у матушки слезы капали, сестры старшие в голос причитали. Я ведь младшая. А братьев нет, только девки в семье. Матти, радостный, кобылу вожжой похлестывает, сам румяный, зубы скалит. “Ничего, – кричит, – отец, внуков нарожаем, будут тебе мальцы! А сестер твоих, Мирья-ма́гуйсту[11], за моих братьев выдадим!” В церкви душно, свечи жарят, печи топятся, поп кадилою кадит… Еще когда Матти первый раз сватов прислал, мне он тогда не глянулся. Белоглазый да рябой. А потом вместе со сватами колдун приехал. Подошел ко мне – борода жидкая, усов нет, а глаз черен. Провел ладонью ото лба вдоль всей косы до самого до пояса, и сразу Матти стал пригож да люб мне…

– Вон оно как! – прокряхтел отец Моисей.

– Потом Пекка родился, потом дочь моя, Айно. Потом Матти-младший. Ты, батюшка, его крестил, мы уже здесь жили.

– Да, помню. Крепкий мальчик, как вцепился мне в бороду – думал я, клок вырвет!

Мирья с дрожью всхлипнула.

– Не грех тебе, милая, и поплакать чуток, – добавил батюшка, – я благословляю.

Мирья развязала платок, уткнулась в него лицом и беззвучно, мелко затряслась. Отец Моисей перекрестил ей голову и твердой ладонью провел по волосам:

– Потом, матушка, приходи слушать, что Митрофан читает. Он Матти твоему помогает мимо бесо́в к свету прорваться. Мимо ваших леших, водяных и банников всяких.

Вечером Мирья чистила узким ножом налима и вытащила из требухи колечко. Камушек в кишках блеснул, как солнышко сквозь тучи. Обтерла об фартук, отнесла батюшке. Тот темя почесал и говорит:

– Через это колечко, мать, мы зиму переживем всей Рымбой, подушную заплатим, и тебе еще хватит ржи купить, ячменя, овса. Сена корове. Рыбы засолить. А дальше видно будет, как Бог управит!

Всю ночь священник с Митрофаном над Матвеем Псалтирь читали. Утром мужики понесли его хоронить. Взяли гроб вчетвером, прошли через горницу. Следом старухи тоненько запели: