Рысенок (СИ)

Там я хозяйка, в этой комнате. Там я жива. Там нет хода его свету. Там я могу хоть как-то защититься от него. Там, посреди оберегов, он ничего не сможет сделать. Там, где резко пахнет травами – полынь и малина, сушеная земляника и анис, ель и яблоня, и сотни других, и вокруг окна вьется живой плющ. Мой запас на варку зелий. По темной комнате, темной зелени, ажурным краям сухих и живых листьев, скользят оранжевые блики фонарей. За окном падает снег.

Я не зажигаю света. Просто отхожу к холодному стеклу и смотрю на белые хлопья, пожирающие город.

Я не знаю, слышит ли меня святой воин:

- Почему?

Он подходит со спины:

- Почему ты так боишься меня?

Я не знаю. В горле предательский горячий ком. Я не могу ему ответить. Нормально ответить.

- Я… не верю тебе.

- Разве я тебя предал? Обманул?

- Нет!..

Голос звучит жалобно и тонко. Я запуталась. Я совсем не понимаю, что случилось. Почему щеки горят, почему он здесь, где я. Когда я умерла, куда делась, делась ли. Я хочу жить! Жить!

А свет – этот холод, который перестал быть холодом – слишком любопытен. Слишком необычный. Слишком странный. Слишком… притягивающий. Лживый, но почему-то я не могу сопротивляться. И едва ли хочу.

Что со мной?!

- Я не сделаю тебе ничего плохого.

Он протягивает руки.

Что я должна сделать? С ним? С собой?

Я решаюсь, хотя живот сводит от судороги страха, а голова легка, будто пушинка. Обхватываю жесткие большие ладони и прижимаю их к своему лицу, словно мышь-полевка, наконец-то решившая выбежать из укрытия. Мышь, а не кошка. Или… нет. Не мышь. Как та, что решила сделать последний шаг с огромной скалы, и отдаться на волю судьбе.

Я хочу жить. А убить его – не могу. Уже не могу.

Кожа пахнет табаком на пальцах – тяжелый, мягкий, пряный запах. Пахнет теплым металлом на ладони – сухой и солоноватый. Руки воина. Сильные. Привычные к оружию. Это его запах. Мылом – море и сосны. И… просто его тело. Ох боги…

Мне становится жарко, и я поспешно поднимаю голову. Нет. Нельзя, нельзя. Не так.

Он осторожно высвобождает ладони и вытирает мне щеки. Гладит плечи. Что-то шепчет. Что не страшно? Что – тише?

Меня сжигает дочерна стыд. До боли.

- Нет…

Я отстраняюсь.

- Нет. Не надо, не трогай. Я должна подумать. Побыть одна. Уходи.

Он так и отпускает меня. Послушно и легко.

А я жду боли, жду удара, принуждения и яркого клюквенного сока моей крови, горького от деревянной глупости, как хина. Предательства, которого нет и не может быть.

Зачем он уходит так легко, зачем приручает, зачем не принуждает? Почему я никак не могу его понять и выкинуть из головы?!

========== 8. Понимание. ==========

Арван оказался тяжелым для меня местом. Тяжелее, чем я мог себе представить.

Великая империя, на развалинах которой теперь осталась лишь нежить и полудикие племена. Герои, дела, цели – забыты. Сотни томов, в которых могли содержаться бесценные сведения – рассыпаются в прах.

Я получил негласный ответ на все те вопросы, которые мучили меня большую часть жизни – чего стоит существование таких же, как я? Есть ли подлинный смысл искать, бороться за хоть какой-то свет в человеческих душах, отдавать жизнь за мимолетный луч солнца, если все заканчивается – так? Что такое подвиг в прошлом, если он привел только к разрушениям и боли в настоящем?

Стоило ли жизней мальчишек и девчонок спасение Невервинтера? Едва обученных, но тех, кому было положено защищать город наравне с солдатами. Не будет ли это забыто? Значит ли хоть что-то для времени, для многих лет – та отполированная плита из черного гранита, покрытая бесчисленными списками погибших на войне и от Воющей Смерти?

Этот гранит в рыжих бликах волшебного огня и память – все, что осталось.

Именно поэтому мне было тяжело смотреть на оскверненный ограми и гоблинами Ривергард. На несчастные бесплотные души в шахте, некоторые из которых пожертвовали собой ради великого блага, ради любви к своей стране. На покрытый пылью храм Времен Года.

Герои забыты, памятники поруганы, великая жертва привела к одной только боли.

Это было не то, что я хотел бы увидеть, услышать и почувствовать. Это отнимало надежду, а не дарило ее, хотя, казалось бы, должно было быть иначе.

Я всегда считал, что мог бы умереть со спокойной душой ради дела. Всегда был готов к этому. Неважно, останется ли имя. Лучше бы – чтобы его как раз не осталось, а могила осталась безымянной и холодной, как эти саркофаги павших за Иллефарн героев. Может, даже рядом с ними. Поговорить с этими незримыми защитниками, услышать их, узнать, что они видели. Что они чувствуют? Что для них – время? Что для них все случившееся, вся их жертва – сейчас?

Потому что если остается имя – начнут копаться в прошлом, выяснять все мельчайшие подробности жизни. Душа никогда не успокоится. Я бы не желал никому такой участи, хотя знал, что когда твое имя остается в истории как имя героя – это великая честь. Но не знаю, хотел ли бы я того же.

И все же было больно, что все подвиги уходят в могилу вместе с героями. На их костях танцуют дикари, решая, кому достанется та или иная часть древнего города.