Рыцарь бедный

– Избави бог! – вспыхнула Анастасия Дмитриевна. – Мало я натерпелась с прошлым твоим клубом осенью восемьдесят четвертого года. Видеть все эти самодовольные, сытые рожи, а самой не иметь никогда ни рубля лишнего. Да еще быть прислугой – вычищать по утрам квартиру от окурков, плевков, табачной вони. Только для тебя и терпела! Как кружок твой переехал в гостиницу, а мы на свое пепелище, сразу воскресла. Никуда отсюда не поеду!

– Да как же я оставлю клуб без присмотра? За ним нужен глаз да глаз, не хуже журнала.

– Пусть Дубравин за всем смотрит.

– Он не может. И по службе занят, и нет моего авторитета. Я – международный маэстро, председатель общества.

– Какой ты председатель?! Ты – мальчик на побегушках у всяких бездельников! Я вначале думала – действительно клуб. Председатель и правление – само собой, а обслуживающие клуб люди – особо: секретарь, казначей, сторож, уборщица, заведующий библиотекой, организатор турниров. А ты только руководишь ими, да указываешь, что и как, да проверяешь потом. А получается – один ты работаешь. Стыдно сказать: и лампы заправляешь, и пол подметаешь, и шахматы расставляешь, и книги выдаешь, и соревнования организуешь.

Только вот чай в стаканах не разносишь и калоши не подаешь!

– Мы пока не можем нанимать людей, Настя, – кротко отвечал Чигорин.

– Миша, милый, опомнись! Подумай, на что тратишь силы! Тебе уже тридцать шесть, мне тридцать. Жизнь коротка, а ты убиваешь ее на журнал, который не идет и зря съедает наши деньги, на всероссийский союз, который, как пить дать, запретят, на клуб, где ты ни богу свечка, ни черту кочерга! Тоже журнал – курам на смех! Три сотни подписчиков, и из-за них губишь свое здоровье. Сидишь ночами, пишешь, комментируешь, читаешь корректуру. Мало того: как посыльный, как мальчишка, клеишь бандероли, надписываешь адреса. И это редактор, знаменитый маэстро! Просто стыд! Да стоят ли они, эти твои подписчики, таких хлопот? Плюнь ты на них, на горсточку!

– Нет, Настя, и Волга началась с маленького ручейка. Кто знает, может, когда-нибудь русский шахматный журнал будет иметь не три сотни подписчиков, а в сто раз больше. Тридцать тысяч!

– Может, и будет, да нас не будет!

– Но Россия останется, Настенька! Она бессмертна! И моя капля меду будет в истории ее культуры.

– Но я-то чем виновата, я за что страдаю? Я думала, ты, как знаменитый шахматист, будешь ездить с турнира на турнир, из страны в страну, может, даже вместе со мною. Будешь призы брать: вот ты сколько на лондонском турнире отхватил. Тысячу двести рублей – целый капитал! А когда нет турниров, ездили бы с тобой по России. Я бы не обременяла тебя, а всячески помогала. Пить бы не давала. Варила кофей бы крепкий или чай перед игрой… Вот тебе мое последнее слово: или ты бросишь свои затеи и будешь думать о нас с тобой, о маэстро Чигорине, о мировом первенстве, о шахматных заработках, или оставайся один со своим журналом и клубом! Ходи на задних лапках перед каждым встречным-поперечным, сидя по ночам, не щадя здоровья, и простись с мечтами о шахматной короне… и со мною!

Чигорин содрогнулся. Ему вспомнились разговоры с первой женой. Они были так похожи на сегодняшний! И этот, наверно, приведет к тому же. Подумать только: совсем разные женщины, но обе жалуются на одно и то же: что он из-за шахмат губит их жизнь. Правда, Ольга хотела, чтобы он совсем бросил эти «проклятые деревяшки» и занялся коронной службой. Настя, наоборот, хочет, чтобы он целиком, полностью отдался игре, забыв обо всем и обо всех, думая только о себе, о своей славе, которую она так естественно хочет делить с мужем. И обеим женщинам, честным, преданным ему по-своему, он не может уступить! Не может или не хочет? И то, и то! Есть ли выход?

И ему вспомнился древний вопрос: «Какая радость, если человек завоюет весь мир, но потеряет самого себя?» А он – не только игрок, маэстро, он организатор шахматной жизни России, он – общественный деятель, он глава хоть и маленькой, незаметной, но нужной области отечественной культуры. На него смотрят, на него надеются… Растет молодежь. Он нужен ей!

– Знаешь, Настя, французскую точку зрения? – шутливо перебил жену Михаил Иванович, стараясь смягчить остроту разговора. – Когда девушка выходит замуж, мать дает ей совет: «Если хочешь мира в семье, никогда не препятствуй мужу заниматься, чем он хочет». Мне Арну де Ривьер рассказывал. Правильная мысль!

– Значит, когда ты выпивши приходил, я должна была потакать: «Пей, мол, милый, сколько влезет»?

– Эх, Настя, пойми меня! – продолжал Михаил Иванович, взволнованно расхаживая по комнате, – ведь пьешь не от радости. Иногда горько на душе, что все стараешься для людей, а они не ценят, и не только не помогают, а палки в колеса суют. Ну и пропустишь шкалик, чтобы забыться. Вся Россия пьет с горя. Разве мне не обидно, что вот я, как-никак, прославляю родину, и мне хоть бы раз за пятнадцать лет какую помощь оказали. Да что там помощь – хотя бы простое человеческое внимание, моральную поддержку.