Рыцарь духа, или Парадокс эпигона

I «И слово плотью стало…»

И слово плотью стало
И ныне живёт меж нами,
И тело, что изголодалось,
Кормлю я словами-плодами,
И пью, как студёную воду
Я слово и ртом, и дыханьем;
Ловлю ароматы я слова
И неба ищу в нем сиянье,
И свежесть листка молодого.

Вином стало слово, и мёдом,

Оно стало мясом и хлебом, —
Глаза за словами уходят
По тропам звёздного неба.
Радость – как хлеб человеку!
Боже! Ты видишь – я стражду.
Слова насущного даждь ми
Ныне и присно, вовеки.

II. «Мне чужды все ремёсла…»

Мне чужды все ремёсла,
Рождён ловцом я слов.
Весь в слух преображённый,
Я вышел в мир на лов.

Мгновения словами

Кружатся надо мной,
Жужжат с утра до ночи,
Как пчёл звенящий рой.

Меня их жгут касанья

И ранят глубоко.
Но пусть тяжки страданья,
Мне с ними так легко!

В сердце запрятаны,

Трепещут слова,
Оттого – в сердце стон.
Мёдом заклятым
Пьяна голова,
Оттого – снится сон.

III. «В тебе моя вся алость…»

В тебе моя вся алость.
В тебе моя вся зелень.
Ты мозга многопалость
И нервов изветвленья.

Удары мира яры.

Струятся многошумно
В мозгу горящем яды —
Смесь слова и безумья.

Во мне кровь молвью стала.

Земли горячим грунтом, —
Взрастай же, слово ало,
Могучим гимном бунту!

Сорок вёсен

Взыграли все сорок вёсен,
Будто сорок зелёных рек, —
В один ток, в одну глубь, в один бег
Унесло мой ветвящийся век:

Сорок гудящих вёсен,

Юное половодье
Пенную песню заводит,
Ложе взбивает любви —
Пафос промчавшихся вёсен,
Вместе с корнями дерев,
Вместе с обломками вёсел
И в клочья изорванной гривой,
Что бросил в потока зев
Какой-то
Из брызг серебрящихся лев.

И хаос зелёный лесной требухи.

Растерзанной током весёлым в крови
(Смолисто-зеленая кровь!).
И пни, вырвидубовы зубы.
Ручьи, ручейки, все – и донья и глуби —
Все на гребень волны
Сорока половодьем разлившихся вёсен,
Что, как лодка, несутся по морю, вольны,
Одному лишь желанию подчинены…

Всё несу я минуте одной,

Самой светлой и самой счастливой,
Самой яркой из всех сорока моих вёсен,
Что взыграла безбрежным весенним разливом.

Комментарии

С. 31. Покупатели кошмаров. Оркестрион – с начала XIX в. так назывался механический музыкальный автомат, имитировавший звучание оркестра (вариант названия – оркестрина). Чтобы оркестрион зазвучал, нужно было опустить монетку в соответствующую прорезь, и тогда приводился в действие механизм (пружинный или пневматический), воспроизводивший ту или иную мелодию. О благородном графе де Шантон // И о великом Нате Пинкертон. – Наг Пинкертон – в начале XX в. герой детективно-приключенческих романов, оцененных критикой как низкопробная «бульварная литература», но любимых массовым читателем. Отсюда берёт начало так называемая «пинкертоновщина». Сюжеты о знаменитом сыщике выходили регулярно отдельными многотиражными выпусками, небольшими по объёму. Благородного графа де Шантон не существует в аналогичном качестве. Возможно, эта фигура – одна из первых мистификаций Кржижановского. Также возможно, что фамилия возникла из изменённой фамилии графа де Шантелена, героя Ж. Верна. Его роман «Граф де Шантелен» публиковался по частям в журнале «Musee des families» (1864).