Рыцарь и его принцесса

Вестями, как всегда охотно, делился Стэффен, и прозвание "любезная мачеха" в его устах уже сделалось столь привычным, что вовсе не резало слух и более не принуждало сжиматься в немом протесте. Бастард на совесть исполнил данное Джеду обещание: он был при мне неотлучно, и, если чей-то злоумышленный взгляд и стерёг меня, то присутствие знаменитого «пасынка» отвело опасность нападения. Итак, в`олоса с моей головы не упало, и Стэффен остался при своей голове и в мире с Джедом ко всеобщему спокойствию. Нимуэ, в высшей степени постигшая искусство быть неприметной, приносила все замковые сплетни, как сорока приносит в гнездо блестящие безделицы, но в сплетнях этих, как в сорочьем пёстром соре, увы, не сыскалось ничего стоящего. И Блодвен, с которой мы со временем научились разговаривать без прежнего льда и стали, не могла рассказать ничего, что бы пролило свет истины на отцовские замыслы. А Джерард, умеющий, казалось, слышать и сквозь стены, и сквозь тенета лжи, молчал, но становился день ото дня всё мрачней.

Наречённый мой супруг всё чаще и громче изъявлял неудовольствие промедлением. Стэффен в глаза и за глаза упражнялся в злословии: якобы молодой жених опасается, как бы не угодить на похороны прежде свадьбы, или, того хуже, про пыл, который новобрачный накопил впрок, а теперь столь долго воздуваемый костёр грозит погаснуть вконец. Нимуэ бранилась на злоязыкого бастарда, но без вдохновения, неопределённость будущего измучила преданную нянюшку. Приготовления моего отъезда то откладывались, то закипали с удвоенной силой, чтоб спустя недолгий срок слуги в который раз возвращали всё собранное в качестве моего приданного на прежние места. Жить в непрестанном ожидании дурного невозможно, вскоре и я перестала замечать неестественность происходящего.

Что оставалось? Справиться у ард-риага о своей участи? Я не услышала бы ответа, лишь прогневила бы его недостойным нетерпением… того хуже, непочтительностью, возможно, осуждением решений ард-риага. О нет!

Одна только и была радость: не знаю уж, да и не печалюсь от незнания, каким таким премудростям обучили сидхе человеческого воспитанника, да только уроки то были действенные, наставницы умелые, а ученик способный. Не прошло и дня, а о ране и я бы не догадалась, об иных же и говорить нечего.

Я по-прежнему видела лишь самый край жизни, хоть порой и до меня достигали отголоски той, настоящей, незримой жизни. Так, сидя рядом с Блодвен за пяльцами, под звуки лютни и пение одной из дам, среди пустых фраз мачеха успела шепнуть и кое-что важное. По части интриг она была осведомлена не в пример лучше и знала, сколько голов тех, кто стоял высоко и гордо, упало за последние месяцы. Потревоженное заключённым союзом и усилением ард-риага болото всколыхнулось и засмердело, являя выползающих из пучин гадов, и гадов оскалившихся, прежде притворявшихся безобидными корягами и тиной. Вблизи велась война, война неявная и оттого куда более опасная и непредсказуемая, чем та, где открыто реют стяги и перекрещиваются мечи. Тем худшим потрясением стало для меня то обстоятельство, что Джерард был одним из участников этой войны. И отец — о, как ненавидела я его в тот миг! — оставался весьма доволен участием Джеда в этом… этой мерзости. Отцовские ненавистники оказывались раскрыты… а после бесследно пропадали. Или оканчивали свои дни при печальных обстоятельствах, таких, что возможно было счесть за веление злого рока.

Увы! И я сочла бы также, если бы не знала доподлинно, какого цвета глаза у этого рока (цвета майской зелени, цвета волчьего взгляда в лунной ночи!), и как горяча его кожа, и как редки его улыбки, и вкус его губ… И я помню, не могу забыть, его слова о том, как он устал убивать. Знаю, давний грех, первый и самый страшный, гнетёт его душу, но, взамен успокоения, с каждым годом, с каждым днём вина всё отягчается новой кровью. И трусостью будет утешать себя, будто бы в том нет моей заслуги…

Отец! Кто вложил в твою грудь это чёрное сердце? И есть ли на свете эликсир, что излечит твою злобу?

— Не забывай, Ангэрэт, это и твои враги, — почти не размыкая губ, промолвила Блодвен, низко склоняясь над моим шитьём. И уже обычным своим голосом похвалила: — Прелесть что за стежки.

Я новыми глазами увидела окружавших нас дам, тихонь и хохотушек, модниц и скромниц, чтиц и музыкантш, таких привычных… таких продажных. Блодвен ответила спокойным взглядом и согласно опустила ресницы. Я ужаснулась тому, каково Блодвен дневать и ночевать под надзором улыбающихся змеиных глаз.

За окном со звонким чириканьем пронеслась серая стайка.

— Подумать только, как щебечут эти милые пташки, — с тонкой улыбкой произнесла мачеха.

Мне нестерпимо захотелось по пояс высунуться меж открытых ставень и дышать, дышать… Казалось, в воздухе разлита отрава.

Я улыбнулась мачехе.

— Они выглядят такими невинными в своём скромном оперенье. Блодвен, научи меня своему узору, что так ч`удно тебе удаётся.

— О, это совсем не трудно, дорогая. Главное крепко держать иголку и колоть от себя.

* * *