Рыцарь Леопольд фон Ведель

— Между ним и мною нет ничего общего, кроме веры и старинной привычки нашего народа — приобретения, Будьте так добры выслушать меня спокойно и воспринимать, что я скажу, без неудовольствия, как подобает христианину. Потом жалейте меня или, если хотите, презирайте меня, но позвольте мне только одно: под защитою безобразия, старости и вашей чести разделять с вами вашу судьбу во время войны.

Леопольд с жаром схватил ее руку.

— Неужели вы еще сомневаетесь?

Краснея, высвободила она свою руку, потом, взглянув на него своими большими, пылающими глазами, она произнесла:

— Вам не следовало бы прикасаться к той, которая грабит покойников!

Леопольд вздрогнул и опустил голову.

— Ну, так говорите!

— Меня зовут Сарой или, правильнее, Сарой Иоханаан из Сарагоссы. Отца моего звали Манассия, мать так же, как и меня. Мы принадлежали не только к древнейшим и самым богатым еврейским фамилиям Испании, но считались самыми гордыми, важными и строгими последователями нашего закона, потому что отец мой вел свое происхождение от великого раввина Иоханаана из Тивериады, в земле наших отцов, который написал там, в давнишние времена, Гемару, священнейшую часть нашей книги закона, так называемый иерусалимский Талмуд. Народ наш, господин, поносим и обижаем, но всякий грабеж и насилие, все оскорбления и преследования, какие начинают против нас ваши единоверцы, ничто в сравнении с жаждой возмездия, которое живет в наших сердцах! В моем семействе особенно сильно было это чувство, мне его с детских лет привили, уважение же, которым пользовался мой отец, и могущество его золота позволяли ему отвечать на все нападения, даже людей сильных, презрением или хитростью. Но ему суждено было найти гибель как раз там, где он менее всего ожидал. — Сара тяжело вздохнула. — У родителей моих, — продолжала она затем глухо, — был сын. Он был двенадцатью годами старше меня, то был Ефраим.

— Как? Кто?

— Обуздайте себя! Ефраимом звали его, но из него не вышел ни честный купец, ни ревностный иудей, менее всего добрый человек! Правда, гордость и ум моих родителей наследовал он, но не наследовал ни верности их, ни веры. Он имел все пороки нашего замученного народа, но ни одной из его добродетелей.

Грубо и необузданно держался он на стороне христиан, забывал свои обязанности, отрекался от своего происхождения и своей веры. Занимался такими делами, потворствовал таким склонностям, которые обесчестили бы самого последнего человека в каждом народе! Что сказать вам о горе моих родителей и о домашних сценах, пока наконец гордость моего отца не пересилила его сердце! В присутствии старейшин нашего общества лишил он Ефраима наследства и проклял его. С этого дня брат мой никогда больше не переступал наш порог. Мне было шестнадцать лет, когда случилось это грустное событие и был изгнан сын, рождение которого мои родные приветствовали с воздетыми руками! Он сделался теперь злейшим врагом своих родителей! Лишение наследства взбесило его, потому что ни один иудей не был так жаден к деньгам, как он, и это только для того, чтобы промотать их постыднейшим образом хуже всякого христианского расточителя. Он принял крещение и вместе с ним новое имя! Затем сам обвинил перед инквизицией бедных родителей в тех преступлениях, которые суеверия христиан и их страсть к преследованию прилепили к нашим пасхальным обрядам! Шесть лет тому назад костер положил конец жизни Манассии и его жены! — всхлипывания и стоны заставили Сару остановиться. — Моя же несчастная жизнь, — продолжала она, — была спасена только потому, что я гостила у сестры моей матери в то время, когда напали на несчастных, чтобы взять их под суд. Когда дошло до нас известие об их осуждении на смерть, я тайно оставила свое убежище и день и ночь с опухшими, окровавленными ногами бежала в Сарагоссу. Я пришла слишком поздно и уже не застала их в живых! Я видела только их обугленные тела, привязанные к столбу!!

— Несчастная девушка! Что же затем сталось с тобой?