Рыцарь Леопольд фон Ведель

— Не судите обо мне ложно, я хотела только сказать вам правду — больше ничего. Еврейка может вас любить так горячо, как только возможно женщине, но быть вашею, женою рыцаря фон Веделя — никогда! Как меня отделяют от вас позор моего народа, мое бесчестие и презрение, которое я чувствую к самой себе — так точно разлучают вас со мной — ваша религия, старинная дворянская кровь, блестящая будущность и пылкое сердце, все еще привязанное к дочери канцлера, Анне фон Эйкштедт.

— Тебе известно, что я ее любил?

— Да, но я не гаданием узнала это, — сказала Сара, тихо улыбнувшись. — Сильная лихорадка развязала вам язык в прошедшую ночь, так что я узнала все, что случилось с вами до сих пор. Но дайте мне закончить. При виде вас в сердце мое, подобно молнии, запало какое-то непреодолимое, томящее желание, смешанное со сладкой, щемящей радостью. Увидев вас в степи — вы промчались только в десяти шагах от кустарника, за которым я стояла возле шести трупов солдат, — я поклялась, что вы будете непременно спасены и никто не посмеет вас обидеть. Именем Неисповедимого поклялась я, что если брат мой введет вас в беду, то его постигнет смерть, давно уже ему назначенная! Как все случилось, вам известно, и это я вас спасла. Никогда до того вечера, не понимала я так ясно, что такое любовь! Гнев и негодование, которые я почувствовала при мысли, что вы — этот благородный простодушный человек, мною любимый, должны терпеть обиды и поношения от этого изверга, заставили меня произнести необдуманно проклятие: пусть Оедо кончит свою жизнь, как наши родители!

— Так ты открылась!!

— По этим словам он должен был или узнать меня — и тогда верная гибель меня ожидала! — или же он мог принять меня за женщину, занимавшуюся колдовством и знавшую все тайны. Как колдунью, он мог выдать меня на сожжение. Но поляк Царник угадал, что я не старая и не черная, на самом деле не та, за которую себя выдаю. Он застал меня врасплох, когда я думала быть одною, и видел, как я себя обезображивала. Поэтому я была вынуждена бежать с вами и оставаться у вас, только таким образом была я в безопасности и могла быть полезной вам, беспомощному. К счастью, Царник молчал и оставался мне верен, потому что, застав меня врасплох, он нашел, что я довольно хороша. Но меня привело в ярость его жалкое сладострастие! Я говорю по-арабски так же свободно, как и по-испански и по-немецки, я выучилась этому языку у морисков, на своей родине. По, наружности я весьма походила на язычницу и принесла мусульманам, расположенным в Дотисе, много известий об императорской армии, чтобы завоевать их доверие. Богатство Аль-Мулюка было мне известно так же, как и его фанатизм. Он поклялся скорее вывесить голубого цвета смертный флаг Аллаха и взорвать себя со всем гарнизоном, чем сдать Дотис этим собакам, т. е. христианам. Я, через Царника, обнадежила брата, что возвращусь к нему и возбудила в нем жадность овладеть сокровищами паши, он первый взошел на брешь, в сопровождении известных вам негодяев: Кати, Флорина и Царника. Они погибли. Убийца своих родителей умер такою же смертью, как они! Вчера я достигла страшной цели. Не знаю, куда я пойду, коль скоро война закончится. Я вечно останусь Десдихадой! — она закрыла лицо и замолчала.

Леопольд был глубоко потрясен. Он не думал о том, что перед ним создание, красивое, открывшее ему свою горячую любовь, он забыл ее происхождение и веру, равно как и страшное ее занятие на поле сражения. Он видел в ней лишь беззащитную, глубоко несчастную женщину, которой был многим обязан. Он нежно поднял ее голову и прижал к своей груди.

— Разве ты не хотела бы найти местечко на земле, — сказал он, — где бы ты могла жить мирно, никем не обижаемая?

— Ах, если бы был такой уголок, где бы я могла спрятаться!

— У меня, Сара, на родине много поместий и я пользуюсь там большим уважением. Так же верно, как Бог надо мною и солнце, символ жизни и света, изображено на моем гербе, говорю тебе, приходи, когда хочешь, и постучись в мою дверь. Я устрою для тебя собственный очаг, где ты сможешь жить по закону твоего народа и умереть с честью.

— Это достойно Веделя, господин! — раздался голос Николаса.

Юмниц, который проснулся и слышал последнюю часть их разговора, а может быть и больше, сказал:

— Я приложу все свое старание, чтобы никто не обижал бедную, но всякий почитал бы в ней спасительницу моего господина!

— Бог будет свидетелем в верности моих слов! — сказал Леопольд. Он поцеловал еврейку в лоб, потом они вместе подошли к постели больного, который вскоре опять заснул. Затем и они легли.

О дальнейшем ходе Турецкой войны можно сказать мало утешительного, взятие Дотиса было единственным славным подвигом императорского войска. Вальдердормский полк вместе с прочими войсками вступил в Комор, где они два месяца оставались в совершенном бездействии.