Рыцарь Львиная Грива

Только после того, как Витёк сел в машину, Августина расслабилась, она до последнего момента ждала подвоха, ждала, что их выследят, что скорлупу украдут, а то и того хуже – с Витенькой что-нибудь случится. Теперь можно расслабиться, рядом с Борисом ничего не страшно, да и Витька со своим яйцом уже вряд ли себя в обиду даст.

– Мальчики, я тут поняла, что мы и не завтракали ещё, а время уже вечер. Боренька, а можно в кафе у дороги посидеть, чебуреков с котятами опробовать?

– Теперь точно вижу, что это вы, то есть ты, теперь даже не знаю, как к вам обращаться, товарищ полковник.

– Кто полковник? Бабуля полковник? Вы, дядя Боря ничего не путаете?

– Нет, малой, ничего не путаю, пусть тебе бабуля все расскажет, а я поправлю если что напутает.

В кафе было пусто, сумрачно и пахло пережаренным маслом. Они сели за стол возле окна, и Тина заговорческим шепотом начала рассказывать.

– Я – учёный, физик-ядерщик. Вот в этом платье премию получала от государства. А Борис – мой студент, влюблен был в меня, хоть я его несколько старше. Мы даже были готовы в ЗАГС идти. Вот эти, кстати, босоножки по случаю и купила. Да не надела.

Мне было 45, когда в Припяти станция бахнула. Я тогда военными разработками занималась, а тут такой случай все своими глазами увидеть, расчеты, риски, возможности – я в первых рядах и вызвалась. Гражданских физиков упрашивали, а наша команда в самое пекло сами вызвались. Знаешь, вот даже если ты ко всему готов, то ты все равно не готов. Никто не ожидал увидеть такое. Это зарево, дым и запах страха, он такой липкий, такой сладковатый – только вдох делаешь и этот страх пожирает тебя изнутри. Но ты зубы стискиваешь и прешь вперёд, потому что за твоей спиной дети, чужие дети, а в их глазах ужас. Мы пошли к реактору. Костюмы надели, и каждый знает, что никакого толку от этого костюма нет уже здесь, а там тем более. Но мы должны были, мы должны были узнать каков масштаб, ну и опять, документы забрать и по мелочи ещё.

А пепел сыпется, и небо чёрное, и вдруг на черном небе рыжие всполохи, словно хвост лисы. Мы сначала думали, что это новое зарево, а потом смотрим – нет, словно мечется в небе кто-то. Сказки про жар-птицу все слышали, так вот жар-птица по черному небу летит, словно подраненная: вверх-вниз, вверх-вниз…

Мы спустились – там ад, температура страшная, счётчики в ушах и трещоткой звенят, каждый вдох – это порция яда. Костюм к телу прилипает и не поймешь то ли пот, то ли кровь сквозь поры сочится. И шагается так тяжело, через силу, мышцы ноют хочется упасть и не шевелиться, но надо вернуться, надо рассказать, надо предупредить. Первым Мишка Каменев упал, парни его подхватили, а тот хрипит, что-то в нем хлюпает, ноги волочатся. Толик Забиров спотыкается и падает в какую-то кашу из пепла и воды. Это серая грязь шипит и буквально разъедает костюм. Он встать пытается, орет, руки из этой жижи вытаскивает, а перчатка вместе с кожей сползает, я к нему рванула, но меня кто-то из парней оттолкнул, потом бумаги в руки дал и как закричит – беги, дура, не оборачивайся. И ещё толкнули в спину для ускорения. Четверо их там осталось. Никого и не нашли. Даже потом.

А куда идти? Пепел кругом, линзы в очковом узле с внутренней стороны запотели, а снаружи покрылись липкой сажей, я их рукой протираю, да только еще больше размазываю по стеклу черную сажу. Под ногами обломки дымят – я об них спотыкаюсь, – а в небе огненная лисица хвостом машет, и я за этот хвост уцепиться пытаюсь, иду за этим сиянием, сама не знаю почему. Манит оно меня. И я вышла. Через лес на трассу за пять километров от реактора. Треск счётчика утих, дышать легко стало. Лисица моя растворилась где-то высоко в небе, а я у дороги стою в обнимку с бумагами. Там же сняла с себя ОЗК, папки обняла и пошла в одном белье в сторону штаба. Ветер дует, я его вижу – деревья раскачиваются, а кожей не чувствую. Ничего не чувствую вообще.

В штабе нашу группу уже и не ждали. Сутки прошли, только я не видела ни заката, ни восхода, только хвост рыжего лиса.

Знаешь, Вить, я не всегда серой молью была, да вон Борис подтвердит. А тут за день, как серым пеплом посыпали. Кожа высохла, стянулась в тугую паутину. И цвет пропал, будто выжгли его, оставил только тень. Так в сорок пять я стала бабкой, бесцветной, серой мышью. Но самое странное, что никакого следа радиационного заражения во мне не обнаружили, да чувствовала я себя очень неплохо. Сколько тестов, сколько анализов сделали, так объяснить и не смог никто. Про лисий хвост, я только Борису и рассказывала, так и решили, что это сияние меня спасло. Мы даже с Борей пробовали теорию разработать, что-то вроде антиизлучения, но научно обосновать так и не смогли.

– Ба, а тебе сколько лет? Что-то я не совсем догоняю.