Рыцарь-разбойник

Не прошел и двадцати шагов, как увидал в тумане рослого врага. Он сразу понял, что это враг. А кто еще мог идти ему навстречу от реки. Шел один храбрец чертов. Видно, хотел глянуть, где противник. Не иначе офицер. Даже в тумане кавалер понял, что враг двигается к нему навстречу без наголенников. Волков уже знал, как будет его убивать. Нет. Он не даст ему убежать, как арбалетчикам.

Отведя меч назад и вниз, чуть выставив вперед левую руку для защиты, кавалер шел на врага. А тот убегать не собирался и, замахнувшись каким-то оружием, также направился к кавалеру. Что у него за оружие, Волков в тумане разглядеть не мог. Он видел, что враг держит его одной рукой. И что бы там ни было: клевец, топор, молот или тесак – это было одноручным оружием и не представляло для опытного бойца в отличной броне большой опасности. Даже если враг ударит первым, то Волков примет его удар на левую руку, на наручи и отличную перчатку. А потом он нашинкует ему незащищенную левую ногу.

А враг вдруг кинулся на него со всей возможной быстротой и нанес удар. Бил он предсказуемо – в шлем. Кавалер, как и планировал, выставил руку, закрыл шлем от удара, оружие врага налетело на его крепкую руку в отличной броне… и… стало темно. И из этой тошнотной темноты пришла боль. Боль в левой части головы. Там, за ухом, даже ближе к шее появилась и росла боль. Острая боль, которую дополнял тонкий и нудный звон.

Кавалер не помнил, как упал на колено, он даже не понимал, что стоит на колене. Чисто машинально, сам того не понимая, он отмахнулся мечом, задев что-то. Потом махнул еще раз. И получил еще один удар, на этот раз, слава богу, не по шлему, а по левому наплечнику и горжету. Только тут он стал приходить в себя.

Волков почти ничего не видел: шлем от удара чуть сдвинулся, подшлемник съехал, закрыв обзор, да еще и дышать мешал. Кавалер открыл забрало и буквально одним глазом увидал ногу. Крепкую левую ногу в крепком башмаке, что упиралась в речной песок. Не думая ни секунды, он нанес удар – короткий, секущий – по икре, по мощной и твердой от напряжения икре, и тут же еще один, и еще. Нет ничего страшнее для открытой плоти, чем острый, как бритва, меч. Даже если удары не размашисты, а коротки и слабы, все равно благородное оружие оставляет страшные раны. Три расползающиеся в коже дыры изливались потоками крови.

Враг стал убегать, медленно, но побежал, поганый еретик, припадая на свою растерзанную ногу, иногда так сильно, что чуть не приседал на ней. И одним глазом кавалер видел, как за ним топает огромными сапожищами с железными вставками Увалень. Гигант догоняет плохо бегущего, вихляющегося на бегу врага и абсолютно глупо, неумело бьет в спину алебардой. Рубит прямо в кирасу, без всякой надежды пробить ее. Но враг не смог устоять, полетел лицом на песок, и Увалень стал его рубить, бить сильно, но все так же неточно.

– Ноги! – заорал Волков через сбившийся на лицо подшлемник. – Ноги ему руби, болван!

Ни одного слова до Увальня, конечно, не долетело, но, кажется, он и сам справился. Тяжеленные удары большой алебарды кромсали и ломали доспехи вместе с костями горца. Волков попытался поправить шлем, но сильная боль пронзила затылок и шею за левым ухом. Боль была глубока и уходила внутрь его, словно шла острым шилом вдоль хребта до самой поясницы.

Головы не поднять, спину не выгнуть. Он, казалось, задыхался, и не только оттого, что сбившийся подшлемник закрывал ему рот, он просто не мог вздохнуть всей грудью. Как будто не умел этого делать. Волков бросил меч, сбросил перчатки и попытался непослушными пальцами найти застежки шлема.

И тут его в спину сильно толкнули, он едва не упал, мимо него прошли ноги. И опять его толкнули, вдавили в песок его перчатку, снова толкнули, наступили ему на меч, опять толкнули. Это прошли ряды его солдат. Они прошли, толкая и топча его, даже если и знали, что это он. Таков устав: никто не имел права останавливаться в строю. Нет такой причины, которая дозволила бы солдату остановиться во время движения в строю.

– Шаг! Шаг! Шаг! – мерно кричат сержанты, раз барабана нет.

И солдаты ровными рядами идут дальше.

А вот Увальню не было нужды шагать. Он кинулся к Волкову, протискиваясь сквозь ряды солдат и повторяя:

– Пропустите, я к кавалеру! Пропустите! Он ранен, кажется, пропустите.

– Шлем! – хрипел Волков. – Помоги… Шлем.

– Сейчас, господин, сейчас! – Увалень стал своими толстыми пальцами ковыряться в застежках, приговаривая: – Сейчас. Я сейчас.

Волков чувствовал, как ослабло напряжение, а еще он чувствовал, как за шиворот ему течет горячая кровь. Как становится липкой и противной одежда.

– Снимай уже, – хрипел он.

– Все, готово. – Увалень потянул шлем с его головы.

И новая резкая боль прострелила Волкова, опять до самой поясницы. Но особенно его вывернуло от боли в шее, в левой ее части, сразу под затылком.

– А, дьявол, что так… Что у меня там, половины башки, что ли, нет? – рычал он.

– Нет, господин, но тут у вас рана, все в крови, – говорил Увалень, разглядывая затылок кавалера.