Рыцарь-разбойник

Волкова, как дошел до него смысл слов Сыча, чуть не вывернуло. «Товар», «лежалый», «порченый», как пощечины, как будто хлещет его кто-то наотмашь по лицу. Он даже покраснел от обиды. Встать бы да дать Сычу в морду, чтобы впредь знал, как с господином говорить и какие слова подбирать. Но было в речи Сыча то, за что кавалер тут же его простил. Это было слово «нам». «Нам» – говорил Сыч, а значит, и ему тоже всучили дрянь, так как он себя, кажется, от господина не отделял.

– Она еще с молодых годков хвостом крутила, – продолжал Сыч, кажется, не замечая состояния кавалера. – Один лакей сказал, что годов с семнадцати, еще тогда скандал вышел с одним молодым сеньором. А последние пару лет… или года четыре, точно неизвестно, она с фон Шаубергом любилась, и о том все при дворе графа знали. Этот Шауберг два раза ее руки у графа просил, но брат ее был всегда против.

– Молодой граф? – уточнил брат Семион.

– Наследник который, – ответил Сыч и продолжил: – После скандалов другие господа ее уже брать в жены не хотели, а за всяких оборванцев семья отдать не могла, а тут как раз мы появились, вот нам ее и всучили.

– Сволочь епископ, это он все устроил, – сказал Волков негромко, но брат Семион услышал и с испугом поглядел на господина. Но кавалер продолжал: – Знал ведь, старый черт, что она гулящая. Знал и убеждал меня жениться на ней. Говорил, что так для дела хорошо будет.

– А почему же ее не отдали за этого… за фон Шауберга? – спросил брат Семион. – Раз тот дважды ее руки просил.

– Так кто ж за шута дочь графскую отдаст, даже если она непутевая, – с усмешкой говорил Фриц Ламме.

– Так он шут?! – Волков даже скривился, как от боли, словно ему ногу судорогой скрутило.

Мысль о том, что его жена отдается шуту, пусть даже и благородного происхождения, была ему омерзительна. Это ведь тяжелейшее для него оскорбление.

– Ну, не шут, как их там зовут… Ну, которые песенки сочиняют, на лютне бренчат… – Сыч не мог вспомнить.

– Поэт, – догадался брат Семион.

– О, точно! Говорят, ходит целый день, слоняется по замку, на лютне своей звякает, к ужину к графу идет да веселит его, басенки ему травит да песенки поет за столом. Граф его не гонит, вино с ним пьет.

– Ну, это не шут, – говорит монах, – это миннезингер. Это благородный человек.

– Благородный, благородный, – согласился Фриц Ламме, – при мече ходит. Упражняется с младшими сыновьями графа, учится, значит, как мечом лучше махать. Говорят, на двух дуэлях был, обидчив и спесив. Не дай бог что не по его, так за меч хватается.

Все, все, что ненавидел и презирал Волков, каким-то образом было смешано в одном человеке. И придворный он, и дуэлянт, и музыкант-поэт. Мерзкое месиво: придворный лизоблюд, тренированный убийца, музыкант-рифмоплет и соблазнитель чужих жен. Что хуже-то может быть?

Кавалер чувствовал, что, даже не видя этого человека ни разу, начал его ненавидеть. И ведь отношения не закончились после свадьбы Элеоноры. Волков прекрасно помнил, как мелодично звенели струны, когда он походкой хромоногого приближался к бальной зале в замке графа, где ночью пила вино его жена. Теперь кавалер знал, кто играл на лютне в ту ночь.

– В общем, вот такая, экселенц, нам госпожа досталась, – с заметным сожалением закончил свой рассказ Сыч.

Волков молчал, ему все это было неприятно, сожаления Сыча тоже были неприятны, разве требовалось ему это сочувствие? И поп молчал, смотрел в пол. Лицо напряженное, сразу видно, думает, шельмец. Только вот о чем он думает, разве угадаешь.

– Да и по ее подруге рыжей все сразу ясно становится, – продолжил Сыч, не вынеся такого тягостного молчания. – Как говорится, с кем поведешься…

– А что ты про нее узнал? – нехотя спросил кавалер.

– Нет, про нее никто ничего дурного не сказал, – тут же сообщил Фриц Ламме. – Но она же рыжая!

– И что? – не понял Волков. – При чем здесь цвет волос?

Фриц заулыбался похабненько:

– Экселенц, не зря люди говорят, что если чердак ржавый, то и подвал всегда течет.

– Чего? – опять не понял кавалер.

– Ну, в смысле, что рыжие – они всегда на передок слабы, – пояснил Сыч. – Рыжую уговорить – так только пальцем поманить.

Волков поморщился: к дьяволу всю эту холопскую мудрость. Ему нужна была мудрость другого рода.

– Может, мне ее отцу и брату вернуть, а у епископа просить развода? – спросил он, обращаясь скорее к брату Семиону.

Тот покосился на господина осуждающе, стал лицом строг и сказал:

– Коли собираетесь графов Мален своими смертельными врагами сделать, так способа лучше и не придумать. Но развода вам никто не даст, разводы сам Папа визирует, разводы не всем королям дают, а вам-то на такое и вовсе рассчитывать не следует. Можно, конечно, аннулировать факт таинства венчания, так и то только в том случае, если выяснится, что жена ваша была замужем, когда под венец с вами шла. А такое трудно устроить и дорого.

– И что мне делать? – спросил Волков, понимая, что монах прав.

И брат Семион задумался над этим вопросом. А пока он думал, решение предложил Фриц Ламме. Решение то было незатейливым, как и все его решения.