Рыцарь умер дважды

…Там, на баррикадах, я выпрямляюсь и снова раскидываю руки, — как когда в меня летело колдовское пламя. Я по-прежнему не один, но уже не уповаю на Господа, я не настолько глуп. Оружейные гиганты, посмеиваясь, говорят порой: «Бог создал людей, а кольт уравнял их». Теологи бы поспорили, но так или иначе, самый дряхлый револьвер страшнее самого свирепого демона: против пули недостаточно веры, перед выстрелом равны и безбожники, и праведники. Но я страшнее и тех, и других. Не потому ли, стоит в ослепительной вспышке появиться моему силуэту и зазвучать голосу, люди просто перестают стрелять? Сначала большинство, вскоре — все. Трещит только пламя факелов.

Для улицы, вскипающей бунтом, это почти тишина.

«Паслось же там, при горе, стадо свиней. И просили Его все бесы, говоря: пошли нас в свиней. Иисус тотчас позволил им. И нечистые духи, выйдя, вошли в свиней; и устремилось стадо с крутизны в море, а их было около двух тысяч; и потонули».[44]

Это ли я вижу? Это ли — сейчас, в нашем городе? Опустите факелы. Опустите и послушайте. Братья, ваш ли огонь охватил крышу вашей же крепости? Дом этот есть крепость, люди эти суть ваше воинство. Чем вы им платите? За что? За желание справедливого суда? За отказ повесить безумца на первом суку? Этого вы возжелали? Этого — когда обещали в милосердии уподобиться Христу? Имя такому — фарисейство. Что говорил я про фарисейство, что? Какую притчу напоминал, силясь уберечь от греха братоубийства?

«И сказал Господь: „Оставьте их: они — слепые вожди слепых; а если слепой ведет слепого, то оба упадут в яму…“[45]». Куда вы пришли, слепцы, куда привели слепых друзей своих, слепых детей своих, слепых соседей своих? Куда вы хотите упасть? Ради чего?

Господь добр — и награждает за доброту. Не будет награды тем, кто чинит расправу без Его веления. Я — не воля Его. Я — не проводник Его, но я говорю: стойте. Я говорю: вы пожалеете. Я говорю: твари — не дьяволова казнь, но кара. Заслуженная, неизбежная, каждому из вас за каждое зло. Расскажите мне, кто из вас хотя бы знает лично Сэмюеля Андерсена и поручится, что он гнусный человек? Никто? Расскажите, кто видел Винсента Редфолла призывающим нечистых? Никто? Так что вы? Чей язык начал это? Молчите? Что ж, молчание — отныне ваш крест.

А я, пастырь ваш, говорю вам: ныне, уже согрешив, берегите патроны. Берегите факелы, берегите взрывчатку и берегите себя, ступив к нам в укрытие. Берегите. Ибо идут твари.

И твари пришли.

Стая уже рядом, миновала первые дома города. Демонов не десяток, не два, все чем-то вооружены. Их намного больше, чем нас. «Спросил Господь: „Как тебе имя?“, услышал в ответ: „Легион имя мне“». Легион.

Но рядом выпрямившийся над баррикадами Винсент с багровыми полосами на лице. Рядом все больше тех, кто проклинал рейнджеров, а ныне перезаряжает верные винтовки. Рядом тот, кого мертвый волшебник зовет Изувеченным Богом, тот, кто не дал ни одной пуле прервать мою полубезумную проповедь. Я не один. Никогда не был. И не останусь.

…Где-то Эмма Бернфилд и Мильтон Адамс шагают в черную воду — прямо сейчас. Даже отрекшись от них, я в ответе за их души, может, потому ощущаю, как они покидают мир. Теперь я почти не сомневаюсь: в этой жертве тоже есть смысл.

И пусть она станет последней…