Рыцарь умер дважды

— Что случилось? — Двое, мать и отец, каких у меня никогда не было, спрашивают это вместе. Я не успеваю ответить.

— Милая… я убила не только тебя. Звери… они там…

Кьори подступает на робкий шаг. Взгляд находит Джейн, чьи руки до сих пор касаются моих плеч. Лица обеих застывают: слова не должны были, не могли прозвучать здесь, сейчас. Джейн, тихо охнув, отворачивается, точно ей больно смотреть. Ей действительно больно.

— Оставь меня, Кьори, — звенит в тишине. — Оставь в покое…

— Оставлю! — почти вой, отчаянный и высокий.

Жрица отшатывается и хватает ветвь плюща, тянущуюся под волосами. С силой дергает, рвет и потерянно глядит на упавший зеленый завиток. Она забыла или не знает: полукровке недостаточно оборвать цветы или побеги, чтобы погибнуть. Это несет боль, но не смерть.

— Ты?..

Эмма вскрикивает, Джейн кидается к ней. Эмма вцепляется в нее и пятится, жмется подальше от жрицы, обессиленно оседающей на пол. Под ногами у сестер крошево камня. Расколотое изваяние, которое я теперь с легкостью узнаю. Второй Саркофаг — вот как воскресла Рыцарь. Та, которая теперь все-таки смотрит на Кьори поверх плеча сгорбленной Эммы, сбивчиво шепчущей: «Как же так? Как же…».

— Жанна! — зовет Кьори. — Я…

Джейн опять отводит глаза, гладит сестру по спине.

— Я не хочу Я… не могу. Пусть тебя прощает мой Бог, твои боги, кто угодно, но…

Кьори обрывает вторую ветку плюща и впивается в волосы. Качается, снова качается, что-то шепча, — маленькая, вмиг оказавшаяся безнадежно далеко от всех нас, окруживших ее.

— Убейте… — наконец различаю шепот. — Я молю, убейте меня наконец. Хоть кто-то…

Вождь плавно подступает к ней и касается лба ладонью, закрывая черные провалы глаз. Никто не успевает помешать, не успевает проронить ни слова. Жрица падает, но я вижу: она дышит. Маска страдания и безумия сходит с запрокинутого, залитого слезами лица.

— У нас нет времени на казни. — Как он владеет собой? Лишь в последнем слове отголосок ярости. — Пусть немного успокоится. Здесь ее никто не тронет.

«Даже я», — это отражается во вспыхнувших глазах, но гаснет, едва вождь поднимает голову. Он переводит встревоженный взгляд на выбитое окно, а потом на меня.

— Чувствуешь? Запах крови. Воля Омута…

— Мертва, — сдавленно подтверждает Эмма, так и не выпустившая из судорожной хватки сестру. — Мертва, и это, наверное, тоже из-за Кьори, теперь я понимаю…

— Мертва, — повторяет Мэчитехьо. — Других путей нет, по крайней мере, мне они неизвестны. А тебе, Эйриш?

Он глядит в ожидании, глядят все. Мне нечем обнадежить их: звездный путь тоже закрыт теперь, когда я не мертв. «Звериные» заперли нас. Как были заперты сами.

— Нет. — Я отвожу глаза от Мильтона и перешептывающихся, побледневших еще сильнее сестер. — Простите. Я… не хотел. Чего угодно, но не этого.

Сейчас, проиграв, я вдруг понимаю, чего действительно не хотел. Жить в Форте. Носить сияющий венец. Чтобы меня рисовали на картинах спасителем и возносили моления Звездам за мое воскрешение. Я не хотел ничего отсюда: отвращение к этим местам укоренилось во мне, и, даже жалея мой народ, я давно от него отрекся. Да. Я не хотел. И за воскрешение я готов был заплатить чем угодно, кроме места, которому давно принадлежу.

Мэчитехьо смотрит на меня — остро и, кажется, понимающе. Подняв ладони, он вдруг снова начинает творить сгусток энергии, ярко-голубой. Я наблюдаю, почти не видя, не понимая смысла колдовства, кусая губы. Молчат и другие. Наконец вождь, шагнув ко мне, велит:

— Рисуй знак перемещения. Прямо здесь, этим сиянием, и, может, Две Стороны откроют путь. У меня нет волшебства мощнее: это сила бури. Мы многое сможем вместе теперь, — слабая улыбка, — когда ты настоящий светоч. Помни об этом.

Хватит ли сил двух смертных, чтобы сломить врата, возведенные небом? Не уверен, но те, кого я не могу подвести, оживились надеждой. Руки Эммы и Мильтона — на моем плече, рука Джейн — на плече Мэчитехьо, спокойно и без тени сомнения глядящего мне в глаза.

— Ну же, иши. Ну же, Дикий Кот. Пора в Лунные Земли.

Он, так долго бывший моим врагом, почему-то верит: я не сдамся. И я не сдаюсь. Чужая магия жжется колючими разрядами, но поддается касанию, словно разлитая краска. Я оставляю в воздухе первую светящуюся черту символа, который уже рисовал для священника.

И мир вокруг начинает дрожать.

3 ВЕРНУВШИЕСЯ

[ВИНСЕНТ РЕДФОЛЛ]

Бойня по всей улице, от участка до католической церкви. Не прекращается, хотя многие из нас, как и многие из них, уже не на ногах. Цепочка трупов тянется по пыльной дороге, расцвеченной кровавыми пятнами, усыпанной яркими перьями и сломанным оружием. Твари — те, у кого нет крыльев, — давно не летают. Я заметил, что, пару раз коснувшись земли, они почему-то теряют эту способность. Мы стали сбивать их, надеясь уровнять силы. Но нас теснят.